«Именно тогда Лавров объяснил, почему театром должен руководить Товстоногов, а не он в паре со Стржельчиком, — записала в дневнике Дина Шварц. — Это было трудное время… Виноват ли Кирилл, что всем нравится?»

Конечно же нет. Но, может быть, ответ стоит поискать в приведенной выше цитате из книги Эмиля Яснеца о «гуманистическом характере актерской темы Лаврова»? Мы отвыкли сегодня от столь высоких слов, стремясь объяснить все по возможности проще и доступнее, но «гуманизм не просто термин», как сказано было в стихотворении одного из поэтов-участников Великой Отечественной войны. Это — высокое осознание собственной причастности ко всему, что происходит с твоей страной, с твоим театром, с жизнью многих и многих людей. И причастности действенной, не размышляющей. Той самой, которой Кирилл Юрьевич Лавров, если позволительно так высказаться, был пропитан насквозь. Потому и ценил столь высоко возможность высказывания в современной драматургии, в современном материале — и так же, как Георгий Александрович Товстоногов, искал, ждал пьес, в которых жизненные, актуальные проблемы находили бы живой отклик в зрительном зале.

В 1975 году Товстоногов обратился к пьесе Александра Гельмана «Протокол одного заседания». Казалось бы, производственная пьеса, во многом — однодневка, по крайней мере, так судили о ней многие. Но Товстоногова она увлекла, по-настоящему увлекла своей злободневностью, в которой режиссер увидел очень важные и принципиальные для общества моменты: Товстоногов мучительно искал подлинной связи зала со сценой; не контакта между парой-тройкой звезд и горсткой интеллектуалов-ценителей из нескольких первых рядов партера, а мощного отклика.

Не могу удержаться от соблазна привести обширную цитату из Товстоногова на занятиях его режиссерской лаборатории. В споре с одним из участников о производственной драматургии Георгий Александрович спросил: «Вы слышали, как зал принимал „Протокол одного заседания“? Как же можно игнорировать то обстоятельство, что люди выходят из зала взволнованные? Они живут этими проблемами и, когда слышат со сцены честный разговор на затрагивающие их темы, театр становится им интересным. Нельзя проходить мимо этого. И если вы лично не приемлете такую драматургию, значит, вы не живете проблемами, которые волнуют миллионы людей.

Мы не можем предъявить производственной драматургии претензии с позиций эстетики Чехова или Достоевского, надо судить ее по ее законам, а это законы публицистические.

…У Гельмана каждая пьеса драматургически сделана с точностью шахматной партии — он умеет найти неожиданные повороты, до самого последнего мгновения сохраняет свежесть, небанальность ходов. Нужно ценить такое мастерство.

Гельман — публицист. Его волнуют проблемы, о которых он пишет, они жизненные, актуальные, драматург бросает их в зал и находит отклик. Как можно это игнорировать? Театр не может существовать только на глубинных произведениях классики, он обязан затрагивать болевые точки нашей действительности. Это и делает театр живым и подлинно современным».

Кирилл Юрьевич Лавров эту позицию Товстоногова полностью разделял — его гражданское чувство, его общественный темперамент были настроены на ту же волну, и в ролях современного репертуара Лавров искал живого отклика зрительного зала. И — был счастлив и удовлетворен, когда находил…

Юрий Рыбаков писал: «Спектакль, проиграв в изобразительности, в динамике, приобрел редкое свойство — он втягивает героев и зрителей в неторопливые размышления. Вернее сказать, герои, размышляя, втягивают зрителей в этот процесс.

Конечно, режиссера интересует не собственно производственный сюжет, а та нравственная проблематика, которая на этом сюжете возникает, если, конечно, понимать нравственность как активность жизненной позиции, сознательное отношение к общественному долгу… Товстоногов раскрывает в спектакле процесс прихода к истине самой обыкновенной, которая так легко затуманивается, оправдывается, затушевывается в жизни, в обиходе…

Этот спектакль более всего обращен к залу, он царапает и будоражит, задавая свой такой простенький, казалось бы, вопрос».