– Кикуйю не живут в городах, построенных европейцами, – ответил я. – Они не одеваются в европейскую одежду. Они не почитают бога европейцев. И не ездят на европейских машинах, – добавил я целеустремленно. – Твой драгоценный президент всего лишь кехи – мальчишка, не прошедший ритуал обрезания.

– Если даже он и мальчишка, то ему пятьдесят семь.

– Его возраст не имеет значения.

– Но его достижения имеют. Он вдохновитель проекта Турканского акведука, обеспечившего влагой весь Северный Приграничный округ.

– Он кехи, который отдает воду туркана, рендилле и самбуру , – согласился я. – И что из этого приличествует кикуйю?

– Почему ты корчишь из себя упрямого старого дикаря? – раздраженно спросил он. – Ты учился в Европе и Америке. Ты знаешь, чего добился наш президент.

– Я так говорю именно потому, что обучался в Европе и Америке. Я видел, как Найроби превратился во второй Лондон, с пробками и грязью, а Момбаса стала подобием Майами со всеми опасностями и болезнями этого города. Я видел, как наши люди забывают о том, что значит быть кикуйю, и гордо величают себя кенийцами, словно Кения представляет собой нечто большее, нежели произвольные линии на европейской карте.

– Линии эти нанесены уже почти триста лет назад, – заметил он.

Я вздохнул.

– Сколько ты меня знаешь, Эдвард, а так и не научился меня понимать.

– Понимание – улица с двусторонним движением, – сказал он с неожиданно прорвавшейся горечью. – Когда же ты наконец попробуешь меня понять?

– Я вырастил тебя.

– Но ты и по сей день меня не знаешь, – сказал он, продолжая нестись на опасной скорости по ухабистой дороге. – Мы вообще хоть раз говорили как отец с сыном? Ты вообще со мной обсуждал хоть что нибудь, кроме темы кикуйю? – Он помолчал. – Я единственный кикуйю, игравший в сборной страны по баскетболу, но ты ни разу не пришел на мой матч.

– Это европейская игра.

– Справедливости ради, американская.

Я пожал плечами.

– Это не имеет значения.

– А теперь это и африканская игра тоже. Я играл в единственной команде в истории Кении, обыгравшей американцев. Я надеялся, что ты будешь мной гордиться, а ты никогда не вспоминал об этом.

– Я слышал много историй про Эдварда Киманте, который играл в баскетбол против европейцев и американцев, – произнес я. – Но я знал, что это не может быть мой сын, поскольку я нарек своего сына именем Кориба.

– А моя мать дала мне второе имя Эдвард, – сказал он. – И поскольку она со мной разговаривала, поскольку с ней я мог поделиться своими тяготами, а с тобой – нет, я и выбрал имя, данное ею.

– Твое право.

– Мне начхать на свои права! – Он осекся. – Так не должно быть!

– Я остаюсь верен своим убеждениям, – сказал я. – Это ты пытался стать кенийцем вместо кикуйю.

– Я кениец, – сказал он. – Я здесь живу и работаю, я люблю свою страну. Всю страну, а не только маленький участок.

Я тяжело вздохнул.

– Ты настоящий сын своей матери.

– Ты про нее не спрашиваешь, – заметил он.

– Если бы с ней было что то не в порядке, вы бы мне сообщили.

– Это все, что ты можешь сказать о женщине, с которой прожил семнадцать лет? – возмутился он.

– Это она отправилась жить в город европейцев, а не наоборот, – сказал я.

Он рассмеялся без тени радости.

– Накуру – не город европейцев. Там живут два миллиона кенийцев и менее двадцати тысяч белых.

– Любой город по определению принадлежит европейцам. Кикуйю не живут в городах.