— Кстати, — продолжала Джина, — через полчаса придет уборщица, а мне надо в музей. Можешь, конечно, остаться, если тебе не мешает, когда вокруг елозит пылесос, а то могу подвезти в город.

Я оглядел себя: куртка, брюки, ботинки, мерзкие пятна.

— О’кей, я мигом.

— Мне нужно еще десять минут. Можешь выпить кофе на кухне.

Когда Джина исчезла в соседней комнате, я встал с дивана и поплелся на кухню. Вымыл лицо над раковиной и сел с чашкой кофе возле открытого окна, из которого открывался вид на каштановое дерево. Окно выходило во двор, и, если не считать чириканья воробьев, перескакивающих с ветки на ветку, и отдаленных шагов Джины по паркету, стояла полная тишина. Я выпил глоток кофе, отставил чашку и некоторое время сидел как куль с мукой, тупо смотря перед собой. Вот так, размышлял я, прошлой ночью ты убил человека, в пожаре сгорел твой приятель, а ты сидишь в этом уютном гнездышке и думаешь: как люди, которые имеют возможность позволить себе держать уборщицу, могут пить такой мерзкий отфильтрованный кофе, со вчерашнего дня застоявшийся в кофеварке.

Я вспомнил вчерашнее — тот момент, когда мы вывалились из шкафа и открыли стрельбу. Все, что произошло накануне, сейчас казалось невероятным, будто эту историю мне прошлой ночью рассказал какой-то пьяный в кабаке, а я, такой же пьяный, изо всех сил старался в нее поверить. Может быть, я в нее и поверю, если прочту в вечерней газете про обугленный труп Ромарио. Или если ко мне в офис ворвутся громилы — банда быстро выяснит, кто в последние дни чаще всего появлялся в «Саудаде». Когда живешь в привокзальном квартале, ты у всех на виду, а уж если ты сыщик, то в их глазах — это почти что полицейский. Может, они уже взорвали мой офис. Все возможно.

— Ну что? Головка бо-бо? — спросила Джина, заходя в комнату. Этот странный едкий запах шел от нее.

— Пока не понял, — ответил я, глядя, как она, подойдя к кофеварке, наливает себе кофе.

Опершись с чашкой в руке на холодильник, Джина смерила меня дружеским взглядом.

— Ну а вообще как? Как у тебя дела? — Мы не виделись больше месяца.

— М-да… Наверняка хуже, чем у тебя. Классно выглядишь. — Она улыбнулась.

— Спасибо.

Джина вдруг посмотрела на свой кофе, отпила глоток и опустила голову. Это и был ответ на мой вопрос, такой красноречивый, что повисла пауза. Для других это, возможно, означало бы: да, я чувствую себя прекрасно, то да се, скоро я, мол, стану директором музея — или: я нашла ночной горшок Чингисхана. Но ее «спасибо» прозвучало так, словно она захлопнула дверь перед моим носом.

— Кстати, — продолжал я, когда пауза затянулась, — если у тебя важная встреча в музее, разреши дать дружеский совет. От твоего платья несет так, будто ты опрыскала его средством не только от моли, но и от крыс, волков и квартирных взломщиков.

— Моли?! — Она удивленно уставилась на меня, поставила чашку и с любопытством оглядела свой наряд.

— Я это купила неделю назад.

— Ну и что? Наверное, на фабрике платье чем-то обработали. Извини, но от него ужасно воняет.

Она опустила голову и принюхалась к воротнику.

— Ничем не пахнет… Это мои духи.

— Духи?!

— Ну да, духи! Называются «Иссей Мияке», если уж хочешь знать точно.

— Не верю.

Я действительно не поверил, приняв ее объяснение за старую археологическую шутку. Может быть, так пахло от Клеопатры, когда та, пытаясь избавиться от прыщей, натиралась перебродившим козьим дерьмом.

Джина покачала головой.

— Слушай, Каянкая! Когда ты, наконец, заведешь себе женщину? Сейчас ты меня еще спросишь, не буфера ли у меня впереди.