Когда она снова вышла на улицу, солнце скрылось за тучами. И сразу похолодало. Она поплотнее запахнула куртку и дышала через шарф.

Подошел какой‑то мужчина с бумагой и маленькими ножницами в руке. На ломаном английском предложил вырезать ее силуэт. Открыл папку с пластиковыми кармашками, показал образцы своей работы. Первым побуждением было отказаться, но все‑таки она передумала. Сняла шапку, размотала шарф и стала в профиль.

Силуэт был выполнен на удивление хорошо, и, когда он запросил пять долларов, Биргитта дала ему десять.

Мужчина был стар, одна щека изуродована шрамом. Если б могла, она бы послушала его историю. Она убрала силуэт в сумку, оба раскланялись и разошлись в разные стороны.

Нападение застигло Биргитту врасплох, она не успела сообразить, что происходит. Чья‑то рука обхватила ее сзади за шею, запрокинула голову назад, и одновременно кто‑то рванул к себе ее сумочку. Она закричала, стараясь удержать сумку, но шею тотчас сдавили сильнее. От удара под ложечку перехватило дыхание, и она упала, так и не увидев нападавших. Все произошло очень быстро, заняло вряд ли больше десяти‑пятнадцати секунд. Велосипедист, остановившийся рядом, и женщина с продуктовыми сумками помогли ей подняться. Но Биргитта Руслин не устояла на ногах. Рухнула на колени и потеряла сознание.

Очнулась она на носилках в «скорой», мчавшейся с включенной сиреной. Врач прижимал к ее груди стетоскоп. Происшедшее было по‑прежнему как в тумане. Сумку у нее отняли, это она помнила. Но почему находится в «скорой»? Попробовала спросить у врача. Однако тот ответил по‑китайски, жестом показывая: молчите и не шевелитесь. Шея болела, нападавший сильно сдавил горло. Может, она серьезно пострадала? Эта мысль напугала: ее же могли убить там, посреди улицы. Нападавшие действовали без колебаний, средь бела дня, на многолюдной улице с массой машин.

Биргитта заплакала. Врач немедля принялся считать пульс. «Скорая» остановилась, заднюю дверь распахнули. Биргитту Руслин переложили на каталку и повезли по коридору, освещенному яркими лампами. Теперь она плакала навзрыд, не в силах унять слезы. Почти не заметила, как сделали укол успокоительного.

Уплыла прочь, будто на волне, окруженная китайскими лицами, которые словно бы плыли вместе с нею; покачивающиеся головы, устремленные навстречу Великому Кормчему, который вот‑вот выйдет на берег после долгого энергичного заплыва.

На сей раз Биргитта очнулась в комнате с приглушенным светом и задернутыми шторами. На стуле возле двери – человек в форме. Заметив, что она открыла глаза, он встал и вышел. Буквально тотчас же появились двое других в форме, а с ними врач, обратившийся к ней по‑английски, с американским акцентом:

– Как вы себя чувствуете?

– Не знаю. Я устала. И горло болит.

– Мы провели тщательное обследование. С вами все в полном порядке.

– Тогда почему я лежу здесь? Я хочу вернуться в гостиницу.

Врач наклонился ближе:

– Сначала с вами должны побеседовать полицейские. Нам очень не нравится, когда зарубежные гости попадают у нас в беду. Это позор для нас всех. Грабителей, которые на вас напали, необходимо поймать.

– Так ведь я ничего не видела!

– Говорить будете не со мной.

Врач выпрямился, кивнул двоим в форме, и они немедля придвинули стулья к ее койке. Один, переводчик, был молод, второй – лет шестидесяти с лишним. Он задавал вопросы. Из‑за тонированных очков она не могла перехватить его взгляд. Ни тот ни другой не представились, сразу посыпались вопросы. Биргитта смутно чувствовала, что старший ничуть ей не симпатизирует.

– Нам необходимо знать, что вы видели.