На нем был черный двубортный деловой костюм, скроенный на порядок лучше любого делового костюма в мире, белая рубашка, черный галстук. Он сверкал безупречной чистотой, как подарочная книга.

С трудом проглотив слюну, я сказал:

– Мне не нужно ни лекций, ни гаданий. Я и так все знаю про эти дела.

– Да? – вежливо спросил он. – И что же вы знаете?

– Оставим это, – сказал я. – С секретаршей все понятно – отличная контрастная подготовка к шоку, который люди получают, увидев вас. Индеец немножко сбивает меня с толку, но в конце концов это меня никаким боком не касается. Я не служу в отделе по борьбе с мошенничеством. Я к вам пришел по поводу убийства.

– Этот индеец, между прочим, естественный медиум, – мягко проговорил Сукесян. – Они встречаются в природе намного реже, чем алмазы, и, как алмазы, часто попадаются в самых Грязных местах. Впрочем, это вас, наверное, тоже не интересует. А что до убийства, то, может быть, вы будете настолько любезны и введете меня в курс дела. Я никогда не читаю газет.

– Ну да, – сказал я. – Даже для того, чтобы узнать, кто подписывает чеки на астрономические суммы в передней у вашей секретарши? О'кей, дело, в общем то, заключается в следующем.

И я выложил ему всю эту проклятую историю, включая его визитные карточки, не забыв поведать и о том, где они были обнаружены.

Он даже не пошевелился. Я не имею в виду, что он не заорал, не замахал руками, не затопал ногами, не начал кусать ногти. Нет, у него в самом буквальном смысле не дрогнул ни один мускул, он даже не моргал и не сводил глаз с одной точки. Он просто сидел неподвижно, глядя прямо мне в лицо, как каменный лев у входа в Публичную библиотеку.

Когда я кончил говорить, он приступил прямо к сути дела:

– Вы утаили эти карточки от полиции? Почему?

– Скажите мне вы. Я просто сделал то, что я сделал.

– Вероятно, ста долларов, которые я вам послал, было недостаточно.

– Это тоже неплохая идея, – сказал я. – Но я пришел сюда не для того, чтобы обсуждать ее.

Наконец он пошевелился – скрестил руки. Глаза его были непроницаемыми и плоскими, как подносы в кафетерии, или, если угодно, глубокими, как дыра сквозь земной шар до самого Китая – выбирайте любое. Во всяком случае, они ровным счетом ничего не говорили.

– Поверите ли вы мне, если я скажу, что был знаком с этим человек лишь шапочно – чисто профессионально?

– Поверю, если мне за вас поручатся.

–  – Я вижу, вы мне не слишком доверяете. В отличие, вероятно, от мистера Пола. Скажите, а на этих карточках кроме моего имени еще что нибудь было?

– Ага, – сказал я. – Было, и вам это вряд ли сильно понравится.

Это был детсадовский приемчик – из тех, какими пользуются полицейские в детских радиоспектаклях.

Он спокойно пропустил его мимо ушей, даже не моргнув глазом.

– Моя профессия требует, знаете ли, известной щепетильности, – сказал он. – Хоть она и считается раем для мошенников. Позвольте мне взглянуть на одну из этих карточек.

– Я брал вас на пушку, – признался я. – Там нет ничего, кроме вашего имени.

Достав бумажник, я вытащил одну карточку и положил перед ним на стол, а бумажник снова сунул в карман. Он перевернул карточку длинным ногтем.

– Знаете, что я думаю? – сказал я доверительно сердечным тоном. – Я думаю, что Линдли Пол считал, что вы сможете узнать, кто его замочил, даже если полиция ничего не найдет. А это значит, что он кого то боялся.

Сукесян расправил руки и снова скрестил их – по другому. При его сдержанности это было, наверное, равносильно тому, чтобы вскарабкаться на фонарный столб и зубами откусить лампочку.