Но въ это самое время на мосткахъ появляются пожилая дама въ лисьей ротондѣ и молоденькая дѣвушка въ пальто съ бѣличьимъ воротникомъ съ хвостами.

— Подайте, матушка, Христа ради, за упокой новопреставленныхъ сродничковъ — заныли нищіе въ четыре голоса, выставя впередъ руки пригоршнями.

Дама лѣзетъ въ карманъ.

— Вотъ пятачокъ… Подѣлитесь… — говорить она.

— Копѣйку-то лишнюю какъ-же, матушка, барыня?.. — начинаетъ старуха въ капорѣ. — Насъ четверо.

— А лишнюю копѣйку отдайте вонъ женщинѣ съ ребенкомъ. Это ребенку на булочку…

Дама и дѣвушка прошли. Старуха, принявъ пятакъ, начинаетъ дѣлить…

— Не дамъ я тебѣ копѣйку на ребенка, — объявляетъ она. — Эта копѣйка намъ съ Кирилловной. И такъ ужъ ты у насъ двѣ копѣйки черезъ твое нахальство отъегорила.

— Да возьми, возьми, вѣдьма. Ну, тебя въ болото! — соглашается баба съ ребенкомъ.

Изъ-за угла показывается пожилой мужчина въ бобровой шапкѣ, надѣтой на бекрень, и въ пальто съ бобровымъ воротникомъ. Заложа руки въ карманы пальто, онъ попыхиваетъ папиросой, которую держитъ въ зубахъ, и направляется по одной изъ боковыхъ дорожекъ. Старикъ съ повязанной платкомъ головой тотчасъ же бросается за нимъ, вопя:

— Баринъ, батюшка, заупокойную милостыньку, Христа ради! Родителямъ царство небесное.

Старухи тоже бѣгутъ за старикомъ, насколько позволяютъ мостки, но старикъ ужъ нагналъ быстро шагающаго мужчину въ бобровой шапкѣ. Тотъ поспѣшно суетъ что-то старику и быстро шагаетъ дальше. Старикъ останавливается и разсматриваетъ сунутое ему въ руку.

— Много-ли отвалилъ? — спрашиваютъ старика старухи.

Старикъ машетъ рукою и смѣется, показывая два гнилыхъ клыка.

— Да что! Я за нимъ, какъ за путнымъ — а онъ мнѣ билетъ на обѣдъ въ дешевую столовую сунулъ, — говорить онъ.

— Билетъ? Ну, значить, нѣмецъ. Наши русскіе билетами не подаютъ, — покачиваетъ головой старуха въ капорѣ. — Билетъ… Вотъ глупые-то люди! Совсѣмъ попусту… А билетъ гривенникъ стоитъ.

— Въ томъ-то и дѣло, что шутъ гороховый. Ну, куда мнѣ тащиться семь верстъ киселя ѣсть! И главное дѣло, самое горячее время потерять, когда, здѣсь на могилкахъ литіи служатъ.

— Конечно… — соглашается старуха въ капорѣ. — Что настрѣляешь до второго часа, тѣмъ и живы.

— Такъ полагаю, что и нѣмцы эти билеты раздаюсь прямо изъ-за озорничества, — прибавила вторая старуха. — На обѣдъ мы и сами себѣ съумѣемъ купить, что намъ требуется, дай только въ руку… Да мнѣ, вотъ, обѣдовъ-то вовсе и не надо. Я отвыкла отъ нихъ. Мнѣ только-бы кофейку съ булочками… А обѣдъ — какой тутъ обѣдъ! Зашелъ въ мелочную, вотъ тебѣ и обѣдъ. Озорники!

Старикъ плюетъ и бормочетъ:

— Продать его — никто у насъ и трехъ копѣекъ не дастъ. Лучше бы онъ мнѣ копѣйку далъ, чѣмъ этотъ билетъ.

— Куда идти-то? — спрашиваетъ баба съ ребенкомъ. — Гдѣ по этому билету кормятъ-то?

— У быковъ… — гдѣ скотопригонный дворъ. Знаешь?

Баба качаетъ головой.

— Далеко. Надсадишься. Митрофаньевскимъ нищимъ если, такъ этотъ билетъ подъ стать, а намъ далеко, — шепчетъ она.

— Да и митрофаньевскіе въ обѣденную пору не побѣгутъ. Какъ уйти съ кладбища, коли въ обѣденную пору только и подаютъ — заключаетъ старуха въ капорѣ.

Вдали виденъ купецъ въ енотовой шубѣ. За нимъ бѣгутъ вприпрыжку двѣ дѣвчонки лѣтъ по двѣнадцати, но купецъ шествуетъ плавно и не обращаетъ на нихъ вниманія.