— Я уже это поняла, — пробормотала Анаид, начиная нервничать.

Не умевшая кривить душой, Карен взяла Анаид за плечи и произнесла:

— Видишь ли, Анаид, твоя мать мешала тебе расти и развиваться.

— Как? — спросила Анаид, чувствуя, что Карен говорит правду.

— Той самой микстурой. Она не позволяла твоим способностям проявиться, а телу — вырасти.

Анаид ужаснулась. Она уже давно научилась ничего и никого не пугаться, но слова Карен поразили ее в самое сердце.

— Не может быть!

— Нет, может. Мы не знаем зачем, но она так делала.

Анаид едва не расплакалась. До крови кусая губы, она страшным усилием воли держала себя в руках.

Значит, Селена столько лет издевалась над ней, утверждая, что ее развитие угнетено естественными причинами!

Нет! Анаид не желала даже думать об этом. От таких мыслей у нее в голове все путалось, а сейчас как никогда ей нужна была способность ясно и трезво мыслить.

Чтобы добраться до матери, Анаид должна ее любить. Кто же спасет Избранницу, если ее собственная дочь утратит в нее веру?!

— Кроме того, в твое отсутствие кто-то выплатил ваш долг по закладной. Это большие деньги, Анаид! Очень большие!

Карен неуверенно переминалась с ноги на ногу. Теперь, взвалив свои сомнения на чужие плечи, она чувствовала себя виноватой.

— Прости, Анаид, но я должна была сказать тебе это.

Понурившись, Карен вышла из дома. От того, что она выговорилась, легче ей не стало. Наоборот, теперь она переживала не только за Селену, но и за Анаид.

Оставшись одна, Анаид проглотила слезы и бросилась в спальню Селены. Теперь она нуждалась только в одном — убедиться в том, что мать любила ее и по-прежнему любит.

Не зная, что ищет, Анаид перевернула вверх дном все шкафы. Наконец она нашла старую обувную коробку, на которой неровным почерком Селены было написано: «Моя маленькая Анаид».

В коробке лежали малюсенькие лакированные башмачки, — наверное, первая обувь Анаид, — перламутровая шкатулка с молочными зубами и медальон на серебряной цепочке.

Дрожащими пальцами Анаид долго не могла открыть медальон.

Наконец он раскрылся, и девушка долго умиленно разглядывала его содержимое, чувствуя, как уходят из ее сердца тревога и беспокойство.

В одной половинке медальона была ее детская фотография, а в другой — рыжий локон Селены. В закрытом медальоне волосы касались фотографии, связуя мать и дочь.

Облегченно вздохнув, Анаид повесила медальон на шею рядом с мешочком, в котором лежали ее палочка и атам. Медальон с волосами матери почти касался ее сердца.

Анаид взглянула на часы. Она не могла ждать ночи. Необходимо было поговорить с привидениями.

В спальне Анаид царил полный мрак, но привидений там не было.

Анаид приказала им явиться. Приказывать пришлось несколько раз. Наконец послышались глухие голоса. Рыцарь и дама извинились перед девочкой за то, что не могут предстать перед ней, и поведали, как госпожа Олав лишила их зримого облика. Анаид выругалась.

— Повелеваю вам явиться видимыми и говорящими в мир, где вы обречены скитаться! — произнесла девушка, рисуя в воздухе магические знаки своей березовой палочкой.

В спальне тут же возникли два всклокоченных облачка, на глазах преобразившиеся в рыцаря и даму. У последних был неподдельно удивленный вид.

— О прекрасная дева, неужели это действительно ты?!

— Неужели ты так сильна, что способна разрушить чары одиоры?!

Однако у Анаид не было времени слушать льстивые речи привидений.

— Я пришла выполнить обещание и освободить вас, но перед этим вы должны вызвать мне Деметру.

Рыцарь и дама переглянулись, улыбнулись и одновременно исчезли.