Ага, вот ты где! Так это ты возглавляешь танец скорби? Бартон вышел из аркады и остановился перед дверью, прозванной «Si quis?» — потому что клирики, мечтавшие получить хороший приход, прикалывали на нее свои объявления. Он достал из одного кармана свиток с «Восемнадцатью постулатами», из другого — гвозди и камень и несколькими ловкими ударами прибил свиток к двери. [11]
— Что ты тут делаешь?
Позади стоял писец; стало быть, он следовал за Бартоном из самого собора.
— Что я делаю? Веду тебя к вратам в рай.
Сжав покрепче камень, он зверски саданул писца по голове. Тот упал замертво.
Через аркаду с «Танцем смерти» Гаррет поспешил обратно в поперечный неф собора и, торопливо шагая мимо фрески с житием Богоматери, вдруг услышал, что его окликают, но оборачиваться не стал. Сначала посмотрел на фреску, на освещенные лампадами и свечами фигуры, потом облизал окровавленный кулак. Успокоился он, лишь когда разглядел у колонны Роберта Рафу, монастырского эконома.
— Быстрей, Бартон. С нами Бог. Иди за мной.
Рафу знал в соборе все ходы и выходы и самым коротким путем вывел Бартона в недавно пристроенный южный неф, где несколько скорняков уже открыли торговлю.
— Ты повесил «Постулаты»?
— Да, но за мной следили.
— Следили? Кто?
— Тип один; он мне вроде как угрожал. У меня в руке был камень, так что кинжал не понадобился.
— Ты его убил?
— Его Бог убил.
— Тебя кто-нибудь видел?
— Только ангелы небесные. Они заслонили меня своими крылами.
Выйдя из нефа, они пересекли двор, прошли через южные ворота и оказались в скоплении лепившихся друг к другу развалюх, что как грибы вырастают вблизи великих соборов.
— Ты когда-нибудь замечал, что каждая фреска испускает свой собственный свет? — спросил Бартон. — Ангелы на них светятся ярче всех. Прямо как на гобеленах. — Он почти не сознавал, что говорит. Все казалось сном. Они остановились на углу Полз-Чейн и Найтрайдер-стрит, рядом с пивной «Шапка кардинала».
Только они собрались войти, как мимо, с криками Bonjour! Dieu vous save! и Bevis, à tout!в дверь стала протискиваться стайка подмастерьев. Внутри даже обнаружился арфист; он сидел, скрестив ноги, на столе и готовился играть. Бартон и Рафу пересекли зал и через другую дверь опять вышли на улицу. Им надо было спокойно поговорить, а в пивной было слишком шумно. Они двинулись по Фартинг-элли, где раньше побирались пациенты Вифлеемской королевской лечебницы для умалишенных.
— Это был писец, — проговорил Гаррет Бартон, — он меня спросил, что я там делаю.
— Ты оказал ему большую услугу: он ведь отправился обратно, к Создателю.
— Ага, туда, где ему не надо беспокоиться насчет перьев и своих жалких доходов.
— Доброе дело ты сделал, Гаррет. Писец растворился во времени. Вот оно, то место, которое я искал.
С виду это был дом как дом, но на деле оказался таверной. У входа на лавке несколько человек играли в шашки. Переступив порог, Рафу с Бартоном очутились в зале; от громких разговоров и смеха у них зазвенело в ушах.
— Допустим, — раздался голос справа от Рафу, — допустим, что ткани оказались плохого качества и краску держать не будут. В этом что, я виноват?
Прямо за спиной Бартона препирались мужчина и женщина:
— Хорошо тебе говорить, госпожа терпеливость. Согласен, терпение — качество замечательное. Но кто из нас безупречен? Я вот точно не безупречен.
С одного из столов спрыгнул кот. Молодой человек, уставившись в кружку эля и медленно подбирая слова, объяснял собеседнику:
— Бедняку трудно приходится, куда ни кинь, всё клин. |