— Благодарение Богу, святой отец, сейчас я чувствую себя сильнее, чем прежде. Я обрел то, чего страстно желал.

— Что именно?

— Раскаяние.

— То Святой Дух помазал тебя Господним елеем.

— Я смою прегрешения покаянными слезами.

— Когда кающийся плачет, вспоминая грехи свои, они ему прощаются. Прежде ты ведь плакать не мог, душа твоя была не способна скорбеть, она иссохла, точно бесплодная земля.

— Но я по-прежнему опасаюсь, что мои слова будут неверно истолкованы. Слишком долго я взирал на их черные дела. Эксмью вероломен.

— Кто может положить предел злоязычию?

— Многие будут трепать языком, их не остановишь ничем. Вода камень точит, размывает в песок.

— Ты сам заговорил о камнях. Скинь же каменную ношу. Если взваливаешь на себя непосильный груз, можно и надорваться.

— Тогда, святой отец, даруйте мне то, за чем я сюда пришел. Отпущение грехов.

Священник вновь вздохнул и откинул капюшон. Теперь они стояли лицом к лицу. Феррур пристально глянул на Вавасура, губы его шевельнулись, будто от жажды, и он тихим голосом наложил на барристера епитимью; Вавасур зарыдал в голос. Священник размашисто перекрестил ему лоб.

— Ego te absolvo… — начал он; тем временем Вавасур творил покаянную молитву.

Когда обряд был завершен, священник взял барристера под руку:

— Бог даст, все обойдется. Пойдем на воздух. — Они вышли из часовни и зашагали по мощеному двору. — Какая громадная сегодня луна, храни ее Бог.

Барристер не откликнулся. Он был поглощен мыслями о епитимье, которая вынудит его уйти под чужеземные небеса: взвесив великие грехи, совершенные Майлзом Вавасуром, Джон Феррер велел ему бросить нажитое добро и тем же месяцем отправиться в паломничество в Иерусалим. Во время долгого странствия он обязан будет просить милостыню на пропитание, поскольку выйдет в путь в одном лишь рубище, с посохом и пустой котомкой.

Исповедь Вавасура привела священника в подлинный ужас. Долгое молчание барристера о происходящем заставило бы любого добропорядочного представителя власти усомниться в его искренности. Феррур и раньше слышал про избранных, поскольку вести об этих отъявленных еретиках доходили даже до Антверпена и Кёльна. Но о том, что они завелись и в Лондоне, он не подозревал. И никто не знает, как зовут вероотступников и сколько их. А ведь они наверняка заловили в свои сети немало наивных душ! Эксмью, это исчадие ада, будет проклят на веки веков. И отчего Господь позволяет таким нечестивцам и еретикам действовать, как им заблагорассудится? Или все идет как идет по Его предначертанию? Но если всему заранее назначен свой час, тогда, выходит, даже милость Господня не может ничего исправить. Человек обречен на вечные муки. Когда-то Феррур сказал Генри Болингброку, что путеводной звездой, которая взошла на востоке и привела трех волхвов к Иисусу, была, наверно, их святая вера, воспринятая ими при крещении. «Таинство крещения вполне можно назвать восточным, ибо пришло оно с востока, где встает солнце; и первый день благодати наступил для них после ночи первородного греха», — объяснял он мальчику. Но теперь всё словно погрузилось в сумрак, стало неясным, расплывчатым. Что, если и грех — от Бога, Творца всего сущего? Тогда, возможно, избранные тоже вышли из Его рук. Он сам сотворил проклятые души.

— Господи, Твоя воля, — прошептал он холодеющими губами, — не расшатывай мою веру.