Как только Гелиос увидел своим всевидящим оком юношу, с удивлением смотревшего на все эти чудеса, он спросил его:

– Что привело тебя сюда, Фаэтон? Чего ищешь, сын мой, в чертогах отца?

А он в ответ:

– Светлый отец мой, если позволишь мне употребить это имя, – на земле сомневаются в том, что я твой сын, – и порочат мать мою. А потому и пришел я спросить у тебя знамения, которым мог бы убедиться в моем происхождении.

Так говорил он.

Тогда Феб снял с головы роскошный, лучезарный венец, ослеплявший очи юноши, подозвал его к себе, обнял и сказал:

– Климена правду сказала; достоин ты назваться сыном моим, и никогда я не отрекусь от тебя. А чтоб не оставалось у тебя сомнения, проси себе любой милости – получишь, клянусь тебе подземными волнами Стикса.

Только произнес Феб эти слова, как Фаэтон стал просить, чтобы отец предоставил ему на один день управление крылатой солнечной колесницей.

Ужаснулся отец и раскаялся в своей клятве; трижды, четырежды покачал он блестящей своей головою и сказал:

– Сын мой, ты заставил меня изречь безумно отважное слово!… Если б я только мог его взять назад, то, признаюсь в этом одном желании я отказал бы тебе. Но я должен тебе его отсоветовать. Твое желание соединено с большой опасностью; далеко не по твоим оно юношеским силам; ты смертен, а то, чего ты желаешь, дело бессмертных. Нет, ты желаешь еще большего, чем дано бессмертным. Только я и могу стоять твердо на оси огненной колесницы; даже властитель Олимпа, десница которого потрясает страшными молниями, не в силах управлять этой колесницей. Путь ее сначала крут, едва могут одолеть его ранним утром кони со свежими силами. Среди неба достигает он страшной выси; даже я со страхом взираю оттуда вниз – на землю и море. К вечеру колесница несется по покатой дороге к морю, и, не правь я твердою рукой, не удержаться бы ей на небе. К тому же подумай, что небо со всеми звездами постоянно вращается, и я должен править навстречу этому круговороту. Неужели ты в силах это сделать? Ты думаешь, быть может, встретить там прекрасные рощи, города, храмы богов? Не встретишь этого. Там животные, страшные видом; там Бык грозит своими рогами, Стрелец луком, Лев своею пастью, Скорпион и Рак своими страшными клешнями. Сын мой, откажись от своего желания, перемкни его на лучшее; перед тобой целый обширный мир со всеми своими благами: требуй их; оставь только это желание, – оно не честь принесет тебе, а кару.

Но напрасны все увещивания отца. Юноша обнимает его и просит, и умоляет, а отец, произнесший святую клятву, должен исполнить желание безумца. Подводит он его к высокой солнечной колеснице, что смастерил и подарил ему Гефест.

Лишь увидел Гелиос, как зарумянились земля и небо, он повелел быстрым орам впрячь коней в колесницу. Проворно исполняют они это: отводят пышущих огнем, амброзией вскормленных коней от яслей и взнуздывают их бренчащей уздою. Священною мазью Гелиос помазал лицо сына, чтоб истребительный огонь не причинил ему боли; с глубоким вздохом, с сердечной болью возлагает он ему на голову лучезарный венец, предчувствуя близкое горе.

– Не гони коней, сын мой, – предостерегает юношу Гелиос, и крепче держи поводья, – кони бегут очень быстро и сами, и стоит большого труда сдержать их. Путь твой идет вкось огромною дугой, а на юге пересекает три пояса неба: ты ясно сможешь различить стезю, оставленную колесами; держись ее, не спускайся ниже и не подымайся слишком высоко. Прочее вручаю судьбе: да будет она благосклонна и позаботится о тебе лучше, чем сам ты. Итак, вперед! Мрак рассеивается; пробуждается день; возьми вожжи иди – есть еще время! – прими совет мой и дай мне самому править колесницей.

Тогда-то, думают, у египтян кипучая кровь прилила к коже и вычернила ее навсегда; тогда-то Эфиопия стала песчаной безводной пустыней.