Джейн Фэйзер. Клевета
Пролог
Каркассон, 1360 год
Женщина улыбнулась, и сейчас, как и всегда, улыбка эта опалила его жаром соблазна, так что тело заныло от сладкой истомы. Улыбнувшись в ответ, мужчина потянулся, чтобы коснуться роскошных темных волос, еще более темных на девственной белизне ее холстяной рубашки — девственной, несмотря на выдававшийся вперед живот. — Тебя все красит, Изольда, абсолютно все. Женщина снисходительно приняла комплимент; она была уже увлечена новым занятием, скатывая жир, капающий с сальной свечи, в маленькие мягкие шарики. Пальцы у нее были тонкие и белые, с длинными ногтями. Мужчина почувствовал, как в паху у него разливается тепло. Сколько раз эти ноготки царапали его спину в конвульсиях страсти, сколько раз эти зубки впивались в его плечо в неистовстве совокупления… Он отвернулся и большими шагами подошел к узкому окну-бойнице, пробитому в башне каркассонской крепости-монастыря. Ничего не было видно: только черная полоска ночного неба да одинокая звезда. Тишина бастиона была настолько глубокой и завораживающей, что отчетливо были слышны потрескивание дров в камине и плеск вина, наливаемого из кувшина в чаши. Последний звук заставил его насторожиться, но он все еще не оборачиваясь, глядел в окно, пока она, подождав минуту или две, не заговорила первой: — Иди, выпей со мной, Джон. Ты какой-то странный сегодня вечером. А ведь мы не виделись уже несколько месяцев. Голос у нее был притворно-сладок, и он почувствовал, как к горлу подступает комок. — Да, зато это свидание нам организовал сам дьявол, — сказал он и, наконец, повернулся к ней лицом. На столе возвышались два оловянных кубка. Один она придерживала рукой, откинувшись на стуле. Полный чувственности рот мужчины изогнулся в улыбке, но голубые глаза остались непроницаемыми. Свет свечей выхватил из темноты его золотоволосую голову, когда он наклонился, чтобы поцеловать ее раскрытые для поцелуя губы. Каким же свободным и невинным был этот поцелуй! — У меня для тебя подарок, — сказал он, медленно выпрямляясь. Глаза ее сверкнули в привычном предвкушении. — Что именно? — Подарок на крестины нашего младенца, — отвечал он. — Еще до рассвета я уезжаю в Бургундию — на войну. Пока я смогу тебя вновь увидеть, ты уже разрешишься от бремени и успеешь окрестить ребенка. Он указал на кожаный мешочек, брошенный на скамью-ларь у камина. — Открой и посмотри. Она неторопливо прошла к камину и нагнулась над подарком — в тот же момент он быстро поменял местами оловянные кубки. — Боже, как это прекрасно! — она вынула из сумки золотую двуручную чашу, усыпанную изумрудами и рубинами. — Загляни внутрь, — сказал он мягко. Она медленно вытянула нитку сверкающих сапфиров размером с яйцо малиновки. — Ах, Джон, ты все такой же! — она взглянула на него с прежней лучезарной улыбкой, и в глазах Изольды ему не удалось отыскать хоть каплю сожаления; если оно и было, то исчезло прежде, чем она посмотрела на него. — Теперь выпьем, — сказал он. — За здравие младенца! Он поднял свой кубок, она взяла свой — точнее тот, который считала своим, — и поднесла его к губам. — За любовь, Джон! — За любовь! — сказал он и выпил. Подождав, пока он выпьет, она осушила кубок и нырнула в его объятия — такая теплая и преданная… такая вероломная! Даже сейчас, когда в лоне прижавшейся к нему женщины он ощущал недовольно зашевелившегося ребенка, а ее живот давил на него, страсть пробудилась в нем. |
