Так мы прошли милю. Я не знаю, сколько раз на протяжении этой мили я падал, может быть, раз девять или десять, и они ждали, позволяя мне подняться, а я все шел. Перед Ист-Верд тропинка уходила с горы, но апачи не отставали от меня.

Когда тропинка уперлась в реку, они повернули коней, и один из них направил лошадь мне наперерез. Я попытался обойти его, но он снова остановил лошадь передо мной, и хотя я был в полубреду, понял, что пленник. Один из них указал мне направление пикой, и я двинулся на север, поднимаясь вверх по ущелью.

Пройдя примерно милю, мы подошли к поселению. Все апачи, в том числе женщины и дети, высыпали на улицу и уставились на меня. Я видел, как они стоят и смотрят. Я попытался идти дальше, но тут колени мои подкосились, и я упал.

Мое сознание на мгновение прояснилось, и я подумал: «Телль, тебе не повезло. Они убьют тебя».

Потом я отключился — просто провалился во мрак, наполненный болью, которая затопляла мой мозг до тех пор, пока не осталось ни боли, ни мрака — ничего.

Тогда я все вспомнил. Вспомнил, как индейцы шли за мной, как я падал и поднимался. Сколько же, думал я, они следовали за мной?

Одна из индианок что-то сказала, и приземистый, плотно сбитый воин встал. На нем были только ремень, завязанный вокруг головы, набедренная повязка и мокасины до колен, которые обычно носили апачи. Подойдя, он присел около меня на корточки, протянул руку и осторожно потрогал мои ноги, раны на голове и груди. Затем сделал знак, которым приветствовали храброго человека: вытянул перед собой левую руку, сжав ее в кулак, а правым кулаком ударил по левому предплечью.

— Друг, — сказал я. — Амиго.

Он коснулся шрама, оставленного пулей на моей голове.

— Апачи?

— Бледнолицый, — отозвался я, выбрав то определение, которое индейцы дали белым людям. — Я найду его.

Он сделал еще какой-то знак, а потом спросил:

— Ты голоден?

Я кивнул и задал вопрос:

— Давно я здесь?

Он поднял вверх три пальца и добавил:

— Мы сейчас уходим.

— В Кэмп-Верд?

С минуту я думал, что он вот-вот улыбнется. Когда он покачал головой, в его глазах светилась мрачная усмешка.

— Не в Кэмп-Верд, — он махнул головой в сторону Моголлона и, пристально взглянув на меня, сказал: — В городе солдаты.

Индеец молчал, пока я лежал и размышлял над тем, что меня ждет дальше. Возьмут ли они меня с собой в качестве пленника или дадут уйти?

— Мне нужно оружие, — проговорил я, — и лошадь. Я могу их достать в Кэмпе.

— Ты был очень плох, — сказал он. — Сейчас в порядке?

Мне задали непростой вопрос. Честно говоря, я чувствовал себя слабее кошки, но мне и в голову не пришло говорить ему об этом. Только подтвердил, что со мной все в порядке. Он внезапно поднялся, бросил рядом со мной мешок из оленьей кожи и пошел прочь. Что за этим последует, не угадаешь, а слабость была такая, что будущее меня мало волновало. На секунду я закрыл глаза и, должно быть, тут же потерял сознание, потому что, когда открыл их снова, кругом было холодно и темно. До меня не доносилось ни единого звука. Приподнявшись на локтях, я огляделся. Я был один.

Они позаботились обо мне, а теперь оставили и ушли своей дорогой. Я вспомнил, как Кэп Раунтри в Колорадо говорил, что нельзя рассчитывать на индейцев. Чаще всего, когда они находили белого человека, одинокого и беспомощного, как я, его без колебаний убивали, и ему следовало быть благодарным, если перед этим его не подвергали жестоким пыткам. Мне повезло. Они шли за мной несколько миль, прежде чем схватить, и, видно, проявили ко мне любопытство.