| С. Элиот тоже работал в банке», — а Редж-Косячок сказал: «Ага, и тоже был мудаком», впрочем, я понимал, что он шутит, и после этого мы помолчали немного, я почти уж решил попрощаться и пойти дальше, как вдруг он спросил: «Что с твоей сестрой?» — и я рассказал ему о Лоис, как мог короче, стараясь не упоминать по возможности о пережитых ею тяжелых временах, просто сказал, что за последние несколько месяцев она окончательно поправилась, у нее даже новый друг появился, адвокат по имени Кристофер, первый ее друг со времени Малкольма, совсем не такой, диаметральная противоположность, а Редж-Косячок покивал и сказал, это хорошо, он рад за нее, однако я видел, что, напомнив ему обо всем, я расстроил его, что глаза его наполнились слезами, и он резко нагнулся, почти упал, а Сисили ухватила его за плечо и присела рядом с ним на скамейку, в сущности, она удержала его, он прислонился к ней, поднял на меня взгляд и сказал: «Это моя вина, ты знаешь, они пошли в тот паб из-за меня, если б не я, Малкольм был бы сейчас жив и женился на твоей сестре, ничего бы этого не было, они же собирались в „Лозу“, а я сказал ему, чтобы он туда не ходил, я помню наш разговор, сказал, что там полно мудил в строгих костюмчиках, во всем виноват я, это я убил его, убил», — и мне пришлось опуститься у скамьи на колени и сказать: «Нет, Редж, нет», я вообще-то не знал, как его правильнее называть, Редж или Косячок, ни то ни другое мне таким уж естественным не казалось, но я сказал: «Нет, вас винить не в чем, в таких случаях вообще некого винить, это судьба, или рок, или Бог, или еще что», и он взял себя в руки, сжал мне плечо и сказал: «Ты прав», и Сисили протянула ему бумажный платок, и он вытер лицо и повторил: «Ты прав, сынок, ты прав, это все Бог», а я ответил: «Да, это он», и Редж сказал: «Мудила он, верно?» — а я подумал о том, что он сделал с Малкольмом, что он сделал с Лоис и что сотворил в результате со всеми нами, и сказал: «Да, он такой, Редж, полный и окончательный мудак» — и рассмеялся, и Редж рассмеялся тоже, и Сисили, она не знала, чего мне стоило сказать это, не знала правды обо мне и Боге, я не рассказывал ей про то чудо, может, и расскажу когда-нибудь, но не сейчас, тем более что в моей жизни присутствуют теперь и другие чудеса — сама Сисили и то, что она дала мне почувствовать этим утром, ну вот, и мы попрощались с Реджем-Косячком, и он выпрямился, взял наши ладони и сказал: «Благослови вас Бог, — сказал он, — Бог да благословит вас обоих, мудилы», и мы ушли, и было бы хорошо, не правда ли, если бы эта наша с ним встреча была в моей жизни последней, милое такое получилось бы завершение, похоже, однако, что он большую часть своих дней проводит, сидя на кафедральной площади и попивая «Анселл», я вижу его почти в каждый мой обеденный перерыв, но, правда, не заговариваю с ним, мы просто говорим друг другу «привет» или встречаемся глазами, так что опрятненького закругления этой частной истории, увы, не предвидится, другое дело Стив, когда мы с Сисили навестили его в прошлую субботу, сразу после полудня, в нашей встрече определенно ощущалась некая завершенность, — Стив еще не вернулся с работы, и нам пришлось какое-то время просидеть с его родителями, мистером и миссис Ричарде, и, конечно, Сисили внушала им изрядную неприязнь, потому что они считали, будто это она принесла несчастье их сыну в то давнее время, когда оба они играли в «Отелло», — тогда ведь все и началось, о да, все началось тогда! — и вслед за тем у Стива произошел разрыв с Валери, девушкой, о которой мы слышали только хорошее, так что, сами понимаете, возвращения Стива мы ожидали в обстановке несколько напряженной, еще и я нервничал, отчего она вовсе не разряжалась, мы же находились в Хэндсуорте, а родители годами внушали мне мысль о том, что это такое место, куда лучше не соваться, некий мрачный, неведомым образом перенесенный в Бирмингем форпост колониальной Африки, и им удалось-таки уверить меня, что если я оставлю машину на одной из здешних улиц, то ее непременно взломают, или же, вернувшись к ней через полчаса, мы обнаружим, что стоит она на кирпичах, или еще что, должен, однако, сказать, что никаких подтверждений этих теорий я не обнаружил, не то чтобы Хэндсуорт был во всем похож на Лонгбридж, нет, разница ощущается, и дело не только в числе чернокожих на улицах, или множестве разноязычных надписей в витринах, или в непривычных продуктах, которыми торгуют в тамошних магазинах, все имеет куда более глубокие корни, да, допускаю, я здесь словно в чужой стране, и как странно думать, тут прямо-таки материал для обвинительного заключения, я восемнадцать лет прожил с этими людьми в одном городе и ни разу с ними не соприкоснулся, ни с кем, кроме Стива, разумеется, думаю, ему пришлось нелегко, ему все это должно было казаться нереальным, сбивающим с толку — попасть в «Кинг-Уильямс» и обнаружить, что ты единственный здесь черный мальчик, что все потешаются над тобой и называют Дядей Томом, — господи, в какой все-таки дерьмовой стране мы живем, теперь я начинаю понимать это, возможно, мне действительно стоило все наши годы прислушиваться к Дугу, словом, именно по этой причине я и нервничал, нелепость какая-то, впрочем, спустя совсем недолгое время мистер и миссис Ричардс, что бы ни думали они о Сисили, повели себя очень радушно, угостили нас чаем, стали расспрашивать ее об Америке, рассказали нам о работе Стива, боюсь, серьезной она не выглядела, он работал всего-навсего в здешнем магазинчике, торгующем рыбой с жареной картошкой, впрочем, они сказали, что Стиву пришлось взяться за первую попавшуюся, чтобы оплатить следующий год учебы, поскольку сдать экзамены повышенного уровня можно, лишь поступив в шестилетний колледж, а там за учебу берут деньги, и сказали еще, что зарплату ему могут вскоре повысить, потому что магазинчик собирается расширяться, владельцы его хотят поставить в задней комнате столы и стулья — получится настоящий маленький ресторан, и тут я спросил, как называется магазинчик, и, когда они ответили, мне стало и вовсе не по себе, однако я ничего говорить не стал, а тут и Стив возвратился, магазин его закрывался в два тридцать, и он так обрадовался, увидев нас, расплылся в своей широченной улыбке, мы не виделись с ним с того кошмарного дня, последнего в терме, а Сисили он и того дольше не видел, похоже, встреча с ней была ему особенно приятна, Сисили, когда он вошел, встала и обняла его с неподдельной любовью, неподдельной нежностью, и, похоже, его это совершенно ошеломило, так уж Сисили действует на людей, они забывают, какова она, а что касается дома Стива, мы в нем засиживаться не стали, меня это порадовало, потому что он действовал на меня угнетающе, нет, там царило дружелюбие, тепло, чистота, дом наполняли чудесные, незнакомые мне запахи стряпни, однако, боюсь, теснота и бедность его подавляли меня, да, нехорошо, не правда ли, но я только тут и понял, что Стив куда как беднее всех моих друзей, и это меня смущало, смущало, что у дома его стоит принадлежащая мне машина, всего лишь двухлетней давности «мини», который родители мне, по сути дела, подарили, хоть я и отдаю им из каждой моей недельной зарплаты символическую сумму, и пока мы шли к Хэндсуорт-парку, я испытывал стыд за то, что все-то мне достается с легкостью, работа в банке, место в университете, все, а у Стива, похоже, нет сейчас почти ничего, и ведь всего лишь год назад нам казалось, будто все мы находимся в равном положении, но, возможно, это было только иллюзией, возможно, площадка, на которой мы играли, была далеко не ровной, а жизнь всегда оставалась для таких, как я, куда более легкой, подозреваю, в этом-то все и дело, ничто не меняется, ничто и не изменилось, и я могу назвать вам еще кое-что, оставшееся неизменным, — он по-прежнему любит ее, да, Стив по-прежнему любит Сисили, я понял это в тот день, в Хэндсуорт-парке, это было очевидным, во всяком случае для меня, хоть я и не стал ничего ей потом говорить, а сама она, думаю, ничего не заметила, она часто не замечает этих вещей, не потому, что обожание ближних представляется ей само собой разумеющимся, просто оно ее окружало всегда, да и отношения свои с друзьями она выстраивала на уровне близости, который ей представлялся совершенно нормальным, а большинству прочих людей — вовсе нет, поэтому ей и невдомек, что она внушает им чувства совершенно особые, вот той же Элен, в Америке, Элен явно перед ней преклонялась, отец ее играл с матерью Сисили в одном спектакле, отчего виделись они, что вполне естественно, часто, и мне в те январские дни очень нравилось проводить с ними время, господи, какой же холод тогда стоял, его я запомнил лучше всего, я и не знал никогда холода, какой бывает в январском Нью-Йорке, помню в особенности один вечер, когда мы втроем собрались пройтись от квартиры, в которой жила мать Сисили, до кинотеатра, что ли, и попросту не смогли, даже во всех наших пальто, шарфах, перчатках и шапках — холод был слишком силен, снег слишком глубок, и мы просто остановились у какого-то отеля, «Грамерси-парк», так он назывался, и зашли в бар, взяли виски, а до кино так и не добрались, просидели, выпивая, весь вечер в баре, замечательный получился вечерок, и место оказалось замечательное, там было полным-полно старых актеров, а одним из посетителей был, я мог бы поклясться в этом, Винсент Прайс, он так всю ночь и просидел в одиночестве у стойки, и даже он не мог половину этого времени оторвать взгляд от Сисили, она притягивает взгляды и вечно заводит разговоры с людьми незнакомыми, а я, о да, я как зачарованный наблюдал за тем, что происходило между Сисили и Элен, за проявлениями их дружбы, Элен родом с Западного побережья, так что на ньюйоркцев нисколько не походит, так мне говорили, я ничего об Америке не знаю, но, по-видимому, между Восточным побережьем и Западным существуют большие различия, а Элен с Сисили знали друг дружку вот уже два или три месяца, то есть, если вдуматься, провели вместе времени больше, чем Сисили и я, наверное, это и объясняло их близость, впечатление собственного, только им понятного языка, к которому я доступа не имел, их собственных шуточек, фраз — дело не только в словах, были у них и свои особые взгляды, особые улыбки, я не хочу сказать, будто что-то похожее происходило в тот день в Хэндсуорт-парке между Сисили и Стивом, я говорю лишь, ну, то есть, хочу сказать, если точно, что, наверное, я в обоих случаях испытывал ревность, чувствовал, что у меня отнимают какую-то часть Сисили, нежелание делить ее с кем-то, даже понимая, что ничего, кроме дружбы, тут нет, понимая — во мне говорит жадность, стремление оставаться единоличным собственником Сисили, такой особенной, такой совершенной, что всем и каждому следует дозволять провести с ней хоть какое-то время, всем и каждому в мире, и все-таки, что уж тут отрицать, «ненависть пронзила меня, как дуга автогена», вот что я чувствовал в обоих случаях — и по отношению к Элен в отеле «Грамерси-парк» тем снежным нью-йоркским вечером, и по отношению к Стиву в Хэндсуорт-парке в ту безоблачную субботу, всего пять дней назад, хоть мне и кажется теперь, что это было давно, — как я уже говорил, в той встрече присутствовало нечто итоговое, некий оттенок «здравствуй и прощай», я понимал, что мы потеряли Стива, отдали его чему-то, как это «что-то» назвать? историей, политикой, обстоятельствами, ужасное на самом-то деле чувство, чувство, что время, проведенное нами в школе, было своего рода ослепительной ошибкой, противоречило нормальному ходу вещей, а теперь все возвращается к тому, каким ему и следует быть, Стива поставили на положенное ему место, и нам страшно не просто думать о том, что это случилось, нет, думать о том, как это случилось, если кто-то и вправду лишил его шансов сдать тот экзамен, а хуже всего, что мы так никогда и не узнаем наверняка, действительно ли Калпеппер подсыпал ему что-то в чай, отомстив за все те случаи, в которых Стив доказал свое превосходство над ним, нет, нам никогда не узнать правды об этом, как и о многом другом, и все-таки кто-то явно винит во всем Калпеппера, потому что в одну из прошлогодних ночей кто-то сжег его машину, подъехал глухой ночью к дому его родителей, разбил в машине окно и бросил внутрь бутылку с зажигательной смесью, от машины остались одни головешки, и каждый из нас, услышав об этом, начинал улыбаться, это казалось нам наименьшим из того, что он заслужил, но, опять-таки, никто же не знал, чьих рук это дело, получалось, что любая загадка порождает новые и все становится лишь более непонятным, — это как с исчезновением сестры Клэр, вот вам другой пример, не думаю, чтобы Клэр удалось хоть когда-нибудь докопаться до самого дна этой истории, так же как мне никогда не удастся точно узнать, что двигало Гардингом и увижу ли я его еще когда-нибудь, он уехал на год в Германию, даже не сказав никому из нас, какой университет избрал, он тоже теперь потерян, потерян для нас, он пошел каким-то своим непонятным, одиноким путем, однако, возвращаясь к машине Калпеппера, сам-то я подозреваю, что в истории не обошлось без Дуга, я не хочу сказать, будто именно он подобрался в полночь к машине и бросил в нее бутылку, но, возможно, он знает людей, способных такое проделать, и рассказал им всю историю, подвигнул их на это, если вы меня понимаете, впрочем, наверняка я этого знать не могу, да и откуда мне знать, наверняка мы ничего никогда не знаем, но всякий раз, как я упоминаю при нем об этом случае, Дуг просто отмалчивается или заговаривает о другом, особенно заметно это было в воскресенье, да, в воскресенье мы повидались и с Дугом, вообще то была неделя воссоединения с друзьями, он приехал из Лондона на уик-энд со своей новой девушкой, Марианной, и его переполняли рассказы о беспорядках в Саутхолле, Дуг, разумеется, был там, в самой гуще событий, я начинаю думать, что такова судьба Дуга — вечно оказываться в центре происходящего, точно так же, как моя — неизменно торчать за кулисами, где бы что важное ни происходило, оставаться зрителем на представлении, в котором разыгрываются жизни других людей, зрителем, вечно убредающим куда-то в самый важный момент — уходящим на кухню за чашкой чая как раз в начале denouement, он написал об этом статью и послал ее в «НМЭ», даже не зная, опубликуют ли ее, они напечатали три или четыре рецензии Дуга, однако назвать его постоянным автором все же нельзя, так что он показал мне в воскресенье рукопись, а сегодня я обнаружил, купив, когда шел сюда с Сисили, «НМЭ», что статья его, как это ни удивительно, напечатана (в разделе «Происшествия») не целиком, как я заметил, все написанное им об отце они вырезали, и напрасно, мне кажется, это была самая трогательная часть статьи, потому что на отца его тоже набросился во время демонстрации полицейский и ударил его дубинкой по голове, и хотя удар не убил его, как бедного Блэра Пича, Дуг считает, что отец после этого изменился, изменилась сама его личность, конечно, доказать, что это связано с тем увечьем, Дуг не может, однако у отца не только появились с тех пор головные боли, мигрени, которых никогда прежде не было, ему не только стало труднее читать подолгу, нет, произошло, уверяет Дуг, и кое-что похуже, по его словам, отец лишился того, что Дуг называет волей к борьбе, поскольку в Лонгбридже, судя по всему, происходят быстрые перемены, новый председатель правления по имени Майкл Эдвардс, которого мой отец считает героем, ниспосланным Богом ради спасения компании от злонамеренных заправил профсоюза, а Дуг, похоже, — воплощением дьявола, закрывает некоторые из фабрик, вводит новые плановые задания, и Дуг говорит, что в прежние дни отец добился бы общей забастовки, а теперь просто мирится с происходящим, и это, полагает Дуг, результат удара по голове, который отец полтора года назад получил в Лондоне, куда ездил, чтобы присоединиться к пикетчикам из «Гранвик», но, по-видимому, редакция «НМЭ» сочла его рассуждения слишком спорными, не знаю, во всяком случае, она их выбросила, однако статья все равно осталась хорошей, очень сильной, и даже люди вроде меня, предпочитающие держаться о полиции самого лучшего мнения, понимают, читая ее, что в тот день случилось нечто очень дурное, и снова при участии «Специальной патрульной группы», той же самой, что разгоняла демонстрантов у «Гранвик», это наихудший из отрядов полиции, сказал мне Дуг, падкий до насилия, неуправляемый, беспорядки начались, когда предвыборный митинг Национального фронта шел уже полным ходом, его проводили в ратуше, в самом центре Саутхолла, то была настоящая провокация, потому что в этом городе живет множество азиатов и оттого к ратуше сошлись тысячи протестующих, большинство их, по всем свидетельствам, было настроено мирно, хотя такого рода шествия никогда совсем уж мирными не бывают, и, разумеется, кое-где начались потасовки, тут-то и стали подъезжать патрульные фургоны, и тогда Дуг с Марианной решили выбираться оттуда подобру-поздорову и отправились вместе с множеством других демонстрантов искать дорогу к станции, а дорога отыскалась всего одна, только одна улица, не перекрытая кордоном полиции, по ней они и пошли, и там, где эта улица выходила на Бродвей, скопилась большая толпа, главным образом азиатов, Дуг с Марианной протолкались сквозь нее и прошли немного дальше и вдруг услышали позади крики, оглянулись и увидели в самом начале улицы полицейских, выскакивавших из фургонов с дубинками и щитами, и полицейские врезались в толпу, избивая людей, черных и белых, без разбору, и тогда все побежали, побежали по улице в сторону Дуга и Марианны, а те, кому добраться до конца улицы не удалось, перепрыгивали через стены и изгороди в палисадники домов или старались протиснуться в проходы между ними, к относительной безопасности параллельных улиц, однако большинству их уйти от полиции не удалось, и, по словам Марианны, она увидела лежавшего на земле человека, белого, четверо полицейских усердно выбивали из него душу ногами, он прикрывал руками пах, и к полицейским этим подошла женщина, ей было лет тридцать-сорок, и она сказала что-то вроде: остановитесь, ваша обязанность помогать ему, а один из полицейских просто подскочил к ней и с размаху ударил дубинкой по лицу, сбив с ног, и Дуг с Марианной бросились ей на помощь, им удалось затащить ее в какой-то палисадник, уложить на траву, дать ей платок, чтобы зажать рану, из которой хлестала кровь, все это есть в статье Дуга, все подробности, его статья — лучшее из написанного о тех волнениях, и если существует хоть какая-то справедливость, статья принесет ему известность или по крайней мере «НМЭ» попросит его писать для них побольше, у него это хорошо получается, очень хорошо, даром что идет всего только первый его студенческий год, Дуга ожидает успех, я это вижу, если успех и ожидает кого-то из нас, так его, да и Марианна мне тоже очень понравилась, это был отважный поступок — помочь посреди того хаоса и насилия раненой женщине, они ведь остались с ней до появления машин «скорой помощи», а на следующий день навестили ее в больнице, с ней все обошлось, она уцелела, чего не скажешь о Блэре Пиче, несчастном новозеландце всего только тридцати трех лет, ему пробили голову, и в ранние часы следующего утра он умер, Дуг уверен, что полицейского, который сделал это, никогда не найдут, расследование начато, однако оно наверняка сведется к заметанию следов, правительство всегда отстаивает своих, вот так он теперь разговаривает, и Марианна, слушая его, снисходительно улыбается, думаю, она разделяет его убеждения, однако относится к ним с большим, чем он, чувством юмора, и как раз в воскресенье Дуг сказал ей, что это следствие ее классовой принадлежности, представителям высших классов всегда проще видеть во всем смешную сторону, потому что для них ничто, в сущности, особого значения не имеет, ничто не является вопросом жизни и смерти, я понимаю, что в сказанном им есть своя правда, однако это не мешает ему, как я замечаю, водить дружбу с женщиной, как раз к этим классам и принадлежащей, выговор у Марианны совершенно роскошный, а отцу ее, судя по всему, принадлежит поместье в Хартфордшире и еще одно где-то в Шотландии, Дуг с Марианной — пара в определенном смысле странная, впрочем, они счастливы, а Дуг, это пришло мне в голову только сейчас, всегда питал слабость к шикарным женщинам, взять хотя бы ту секретаршу, с которой он познакомился, когда впервые отправился в Лондон, он так бахвалился ночью, которую они с ней провели, что можно было подумать, будто ни до нее, ни после никто вообще никакого секса и не нюхал, у Дуга случившееся с ним выглядело как «Эммануэль», «Последнее танго в Париже» и «Камасутра» в одном флаконе, что ж, может, так оно и было, но я никогда не завидовал Дугу и уж точно не завидую теперь, потому что — даже Дуг заметил это, даже он заметил в воскресенье, что творится между мной и Сисили, сколько в нас чувства, оно почти осязаемо, сказал он, его можно учуять, просто попав в одну с нами комнату, и в конце концов он отвел меня в сторону и спросил, что, черт возьми, произошло, когда я навестил ее в Уэльсе, и я ответил, что не знаю, все случилось так быстро, возможно, это как-то связано с тем прекрасным домом, «Плас-Кадланом», но, скорее всего, мне и Сисили для того, чтобы понять, как много мы значим друг для друга, нужно было лишь оказаться на время где-то еще, где-то вдали от школы, от всего дерьма и бессмыслицы, которые ассоциируются с ней, и, как только это случилось, мы просто все поняли, все стало очевидным, как будто внезапно прояснились мутные воды, и еще я сказал Дугу о том, какое фантастическое чувство испытываешь, страшноватое, по правде сказать, существуя в этом градусе счастья, у меня кружится от волнения голова, я с трудом засыпаю ночами, меня даже поташнивает — теперь, когда она вернулась, я чувствую, что жизнь настоятельно требует от меня чего-то, что на карте стоит все, вот прямо сейчас, сделай или умри, прорвись или сломайся, и все важно, каждый миг, включая и этот, хоть всякому, кто смотрит на меня с другого конца паба, он должен представляться вполне заурядным — молодой человек в строгом костюме подносит к губам стакан с «Гиннессом», — но нет, я знаю, это одно из величайших мгновений моей жизни, потому я и стараюсь его растянуть, растягивать, пока оно не лопнет, не разорвется, и та же настоятельность присутствовала в том, как мы любили друг друга сегодня утром, после того как Сисили оседлала меня, и я вошел в нее, наконец-то, наконец! отыскал путь, ведущий в Райское Место, и, взглянув ей в лицо, увидел страх, ну почти страх, возбуждение, граничащее со страхом — страхом перед чем? — я знаю, перед чем, да, теперь знаю, потому что и сам ощущал его, это был страх перед прошлым, перед тем, чем могло обернуться прошлое, ведь мы, Сисили и я, были на волосок от того, чтобы пройти друг мимо друга, мы так и не нашли бы друг друга, если бы я не решился в самый разгар грозового прошлого лета отправиться в «Плас-Кадлан», и сама мысль об этом, о том, что мы могли в конечном итоге и не добраться до этого утра, о, эта мысль была почти непереносимой, нестерпимой и, должно быть, пришла нам обоим в голову одновременно, потому что мы вдруг рванулись друг к другу и впились друг другу в губы с силой почти болезненной, и внезапно Сисили затрясло, и она стала издавать эти звуки, я подумал было, что она плачет, меня бы это не удивило, я и сам ощущал, что плачу, в каком-то смысле, однако тут было не то, звуки были другими, животными, и Сисили начала взлетать и опадать на мне, взлетать и опадать, все ее тело подтянулось, обратившись в колонну плоти, она теперь двигалась быстрее, все быстрее, быстрее, зубы ее были стиснуты, и я видел вены, синие вены, взбухшие на ее запястьях, она сжимала мне руки, почти до боли, все уже было близко, так близко, однако есть еще одно, что я должен обдумать прежде, чем мы окажемся там, еще одна попытка растянуть это мгновение, я откладывал ее все это время, потому что чувствую себя таким виноватым, но больше откладывать не могу, я обязан признаться, это касается Стива и моей работы, дело в том, что я успел проработать в банке всего пару месяцев, как вдруг управляющий вызвал меня к себе и сообщил, что меня повышают, что они ускоренно продвигают меня, так он это назвал, собираются перевести в региональный офис на Темпл-роуд, в отдел кредитов, мне трудно было поверить в это, я и так поднимался по служебной лестнице слишком быстро, стоило мне подать заявление о приеме на работу, и уже через три дня я получил место в кассе, люди, работавшие там, не могли этого понять, они поневоле обиделись на меня, даром что люди-то были хорошие, но, по-видимому, так оно в банке и было задумано — набирать на работу молодых умных студентов вроде меня и по возможности полнее показывать нам, пока мы еще не отправились в университет, как у них все устроено, думаю, делается это для того, чтобы очаровать нас настолько, что мы, отучившись, вернемся работать сюда, ладно, могу вас уверить, что я этого делать не собираюсь, но, по-видимому, очередной их шаг состоял в том, чтобы перевести меня в региональный офис и поручить работу с кредитами, которой я два дня спустя и занялся, и теперь, вместо того чтобы отправляться каждое утро на Смоллбрук-Куинсуэй, я отправляюсь на Темпл-роуд, и должен сказать, мне там нравится, это часть Бирмингема, которую я люблю больше всего, нравится собор Св. |
