Кристофер Уильям Гортнер. Клятва королевы
Моей племяннице Исабель Гортнер и моей дорогой подруге Джудит Меркль Райли Я пришла в эту страну и не намерена ее бросать, презрев свой долг, на радость врагам и на горе подданным.
Пролог 1454
Никто не верил, что мне предначертано стать великой. Я появилась на свет в кастильском городке Мадригал-де-лас-Альтас-Торрес. Меня — здоровую и на удивление спокойную инфанту, чей приход в мир сопровождался звоном колоколов и официальными поздравлениями, но отнюдь не фанфарами, — назвали в честь матери, Исабель Португальской. У отца, короля Хуана Второго, уже имелся наследник от первого брака, мой единокровный брат Энрике; а когда два года спустя родился мой брат Альфонсо, укрепив мужскую линию рода Трастамара, все сочли, что моя участь — сидеть за прялкой в монастыре или стать разменной монетой для Кастилии, выйдя замуж за иноземного принца. Как это часто случается, Богу было угодно располагать иначе.
В моей памяти и поныне свеж день, в который все изменилось. Мне не исполнилось и четырех лет, когда отец слег от лихорадки и уже несколько недель не покидал своих апартаментов в алькасаре Вальядолида. Отца, сорокадевятилетнего короля, прозванного за его правление Эль-Инутиль — Бесполезный, — я знала мало. Помню лишь, как папа, высокий и худой, с грустными глазами и бледной улыбкой, однажды позвал меня в личные покои и подарил гребень, украшенный драгоценными камнями и финифтью в мавританском стиле. С меня не сводил пристального взгляда невысокий смуглый сеньор, который стоял позади отцовского трона, властно положив руку на его спинку. Несколько месяцев спустя я случайно услышала от фрейлин матери, что того невысокого сеньора обезглавили и его смерть повергла отца в безутешную скорбь. — Lo mato esa Loba Portuguesa, — говорили дамы. — Португальская Волчица погубила кондестабля Луну за то, что он был фаворитом короля. — Тихо! — вдруг прошипела одна из них. — Девочка все слышит! Заметив, что я сижу рядом в нише, вся обратившись в зрение и слух, они замерли, словно вытканные на гобелене фигуры. Еще через несколько дней меня поспешно разбудили, закутали в плащ и повели по коридорам алькасара в королевские апартаменты; на сей раз, однако, я оказалась в душном зале, где горели жаровни, а в завитках фимиама плыли негромкие голоса коленопреклоненных монахов, поющих псалмы. Свет масляных ламп на позолоченных цепях отбрасывал тени на мрачные лица вельмож в пышных одеяниях. Передо мной стояла большая кровать с задернутым балдахином. Я остановилась на пороге, безотчетно высматривая взглядом невысокого сеньора, хотя и знала, что его нет в живых. Затем заметила любимого отцовского сокола, что сидел в нише, прикованный цепью к серебряной жердочке. Птица повернулась ко мне, в больших зрачках блеснуло пламя. Я замерла, и мне вдруг стало невыносимо страшно. — Ступай, детка, — подтолкнула меня няня, донья Клара. — Его величество, твой отец, просит тебя подойти. Я уцепилась за ее юбку, уткнулась лицом в пыльные складки. Позади послышались тяжелые шаги, и чей-то низкий голос произнес: — Это и есть наша инфанта, малышка Изабелла? Ну-ка, покажись, дитя мое. Подняв взгляд, я увидела рослого мужчину с бочкообразной грудью, в темном облачении гранда. С полноватого, украшенного эспаньолкой лица на меня смотрели проницательные светло-карие глаза. Этот человек не показался мне симпатичным; скорее, он походил на избалованного дворцового кота, но улыбка заворожила — как будто он улыбался лишь мне одной, искренне и заботливо, и никто его больше не интересовал. Мужчина протянул мне удивительно изящную для рослой фигуры ладонь. |
