Миронов как мог прикрывал лицо руками, пытаясь защититься от дождевых струй и пыли, плетьми бьющих по коже. У него ничего не получалось, и открытые участки кожи безбожно саднились. Удивление от столь резкой перемены обстановки сменилось клокочущей яростью от бессилия перед бушующей стихией. Желание осмыслить произошедшее уступило место желанию если и не унять не на шутку разыгравшуюся грозу, то по крайней мере укрыться от неё. Миронов огляделся в поисках убежища, но вокруг была лишь изрыгающая пламя пустыня, превращенная дождем в непроходимое болото. Где-то вдалеке виднелись острые пики горной гряды, но добраться до них не представлялось возможным. Искореженные карликовые деревца, явно доживающие свои последние минуты, не могли дать защиты от ветра и воды.

Миронов сделал шаг назад, сдаваясь перед стихией, оступился и неловко упал в большую лужу. На миг ему показалось, что он провалился в глубокое ледяное озеро и вот-вот захлебнется, набирая в легкие взвешенную смесь воды и ила. Едва сдержав крик, он выдернул грязное лицо из хлюпающей жижи и рывком вскочил на ноги. Уже не вызывало удивления то, что вместо синих джинсов и спортивной куртки он был одет в широкие штаны из непонятного материала и длинный кожаный плащ черного цвета. Именно на плащ он и наступил, когда упал в грязь.

Уверенность в том, что он спит и видит сон, пришла к Миронову почти сразу, как он оказался в этом странном месте. Смущало лишь то, что сон был на редкость правдоподобным: холодные струи дождя промочили одежду насквозь, которая неприятными липкими ладонями теперь обхватила всё тело; ветер бил по лицу и рукам картечью пыли, заставляя кожу ныть от боли; раскаты грома сотрясали раскисшую почву и оглушали слух. Такой сильный дождь и такой пыльный ветер могут сосуществовать только во сне.

Миронов почувствовал что-то, и повинуясь импульсу, повернул голову влево. В нескольких десятках шагов от него стоял человек, одетый в спортивную куртку и синие джинсы. Человек стоял спиной к Миронову, лица его не было видно. Казалось, что он просто стоит и любуется бурей, потому что ему не приходилось закрываться от ветра и дождя: полы спортивной куртки не колыхались, словно вокруг был полный штиль, а низвергающиеся с неба потоки воды огибали его, не уронив на одежду ни единой капли. Руки человека были спрятаны в карманы джинсов, а голову прикрывал капюшон; Миронов даже подумал, что видит самого себя со стороны, потому что именно так он и любил ходить, когда надевал эту куртку и эти джинсы.

– Ты догадался, кто я, – сказал человек утверждая, а не спрашивая. Не смотря на расстояние и свист ветра в ушах Миронов услышал слова человека отчетливо, словно они вдвоем находились в тихой маленькой комнатке.

– Да, – ответил Миронов. Только теперь он заметил, как стучат у него зубы от пронизывающего насквозь холода.

– Тебе страшно? – Голос человека был точь-в-точь как у Миронова, но скрывалась в нем некая вкрадчивость – по другому не скажешь, – которая делала его одновременно и приятным, и отталкивающим.

– Мне холодно.

– Не думаю, что сейчас подходящее время для дерзости, Александр. Ты знаешь, почему оказался в этом месте?

– Нет.

Клянусь, что я отомщу Зубе за Лену и за себя.

– Что ж, я напомню тебе, мой дорогой друг, – человек по-прежнему стоял спиной к Миронову, и голос его оставался всё так же спокоен и ровен. – Ты дал мне клятву.

Миронов пытался унять стучащие от холода зубы, пока не понял, что они стучат от страха. Не смотря на то, что человек стоял к нему спиной, чувствовался пристальный взгляд, видящий насквозь; этакое исполинское око, как представилось на миг Миронову.

Клянусь, что найду трёх других и отомщу им за Лену и за себя.

– Я никогда не клялся, – пытаясь вспомнить, сказал Миронов, – разве что только в шутку.