|
Особенно было неожиданно, что ей идут серьги. Акутагава Рюноскэ где-то пишет, что китайские аристократки славились белизной тыльной стороны ушей. Уши жены – я глядел на них со спины – тоже сияли дивной белизной. Настолько, что воздух вокруг казался чище и прозрачнее. Жемчуг на мочке уха усиливал эффект, но вряд ли жена сама додумалась до этого. Как обычно, при этой мысли я испытал смешанное чувство ревности и благодарности. Обидно, что я, ее супруг, не сумел разгадать в ней этой экзотической прелести, понадобилось вмешательство другого мужчины, ведь, как правило, муж предпочитает видеть жену в ее привычном обличье и не замечает того, что бросается в глаза другому... Жена пересекла улицу Карасума, продолжая идти впереди меня. В левой руке вместе с сумочкой она несла удлиненную плоскую коробку, обернутую в фирменную бумагу магазина, и я терялся в догадках, что там внутри. Когда мы шли мимо храма Ниситоин, я, дав понять, что прекращаю преследование, пересек трамвайные пути и прошел вперед по другой стороне улицы, так, чтоб она меня увидела. Затем сел на трамвай, идущий в восточном направлении. Жена вернулась домой примерно через час после меня. В ушах уже не было жемчужных сережек. Наверно, спрятала в сумочку. Она держала в руках сверток, но в моем присутствии раскрывать его не стала...
10 апреля ...Проговаривается ли муж в дневнике о своем внушающем беспокойство состоянии? В какой степени он озабочен своим психическим и физическим здоровьем? Поскольку я не читаю его дневник, мне это неведомо, но уже с месяц или два я наблюдаю перемены к худшему. У него всегда-то был не слишком здоровый цвет лица, но в последнее время оно стало совсем землистым, с болезненным глянцем. Поднимаясь или спускаясь по лестнице, муж часто спотыкается. Прежде он всегда отличался хорошей памятью, а сейчас страдает забывчивостью. Когда говорит по телефону, я слышу, как он то и дело теряется оттого, что не может вспомнить известное ему имя. Ходя по комнате, он внезапно останавливается, закрывает глаза и хватается рукой за столб. Обычно он пишет деловые письма кисточкой на специальной почтовой бумаге, но иероглифы все равно получаются неряшливые (между тем известно, что с возрастом каллиграфия становится более искусной). В глаза лезут описки и пропуски. Я вижу только написанное на конвертах, но он и здесь ошибается в датах и адресах. И ошибки-то какие странные: вместо марта пишет ноябрь, в обратном адресе вообще какая-то ерунда. Меня немало удивило, когда на конверте, адресованном своему дяде, он перепутал его имя. В одном случае он вместо «апреля» написал «июнь», перечеркнул «июнь» и аккуратно вписал «август». Вопиющие ошибки в датах и адресах я молча подправляю, прежде чем отослать письмо, но увидев неправильно написанное имя дяди, я не знала, как быть, и, не удержавшись, указала ему на ошибку. Он явно оторопел, но, стараясь сохранить безразличие, буркнул: «Да-да, ты, кажется, права», не стал сразу исправлять и оставил письмо на столе. С конвертами ладно, их я внимательно просматриваю, но могу вообразить, какими ошибками пестрят письма. Наверно, среди его друзей и знакомых уже стало известно, что у него с головой не в порядке. Мне не с кем посоветоваться среди знакомых, поэтому давеча я, между прочим, попросила доктора Кодаму осмотреть мужа, на что он мне сказал, что и сам хотел поговорить со мной по этому поводу. По его словам, обеспокоенный своим здоровьем, муж обратился к профессору Соме, но был так напуган услышанным, что теперь обходит профессора стороной и пришел за советом к нему, Кодаме. Он говорит, что, не являясь специалистом в этой области, не может ничего утверждать наверняка. «Но, – сказал он, – меня поразило его высокое давление». – «Какое?» – спросила я. «Может, и не следует вам говорить, – заколебался он. – Когда я измерил у вашего мужа давление, стрелка достигла высшей отметки и зашкалила. |
