Капитал, впрочем, не так велик. Саморекламой не занимался, частью по брезгливости, частью по неумению, — быть может, больше по неумению, чем по брезгливости. Холодный, равнодушный человек никогда никого не любил. Была привычка к джентльменству — как привычка к ежедневной ванне. Обман был так же прочен, как дешев. Самообмана на пятом десятке не хватило. Верования не растеряны: их в действительности никогда и не было. На сорок седьмом году жить оказалось нечем и не для чего… Долга и мучительна жизнь, как ночь тяжело больного… Вдобавок, „грубые страсти“ пришли в столкновение с клише. Вот, вот чего ему хотелось на самом деле!.. Борец увидел свое изображенье в зеркалах квартиры Фишера. Мудрец испугался: двадцать пять организаций не пришлют венков…»

«…Ma Ton-qui-qui — Ma Ton-qui-qui — Ma Ton-qui-noi-se», — хихикала музыка.

«Скелет в смокинге играет на скрипке. Мертвец в мундире подпевает… Позади духовное кладбище, впереди кладбище настоящее. Сколько времени еще шататься меж двух кладбищ? Я раньше, они позднее, — совершенно все равно. Жалеть больше не о чем и слава Богу! Le grand Peut-être  не за горами. Чем еще порадует под конец жизнь? В последнюю ночь осужденного сторожа играют с ним в карты… Откажемся же от прощальных радостей и развлечений! Оставим без сожаления и то единственное, для чего, быть может, стоило жить после нескольких лет молодости: мысль, правдивую, бесстрашную мысль…»

XXII

Анкета об англо-русских отношениях была счастливой находкой дон Педро. Главный редактор «Зари» отнесся к ней весьма одобрительно и предложил Альфреду Исаевичу не стесняться местом.

— Момент выбран очень удачно, — сказал редактор. — Эта проблема в самом деле является в настоящее время одной из центральных, и ваша анкета несомненно вызовет в обществе большой интерес… Неправда ли, Федор Павлович? — обратился он к секретарю редакции, с мнением которого все в газете очень считались.

— Большого интереса ни у кого ни к чему нет, — угрюмо ответил старик секретарь, отрываясь от сырых гранок и раздавливая о пепельницу докуренную папиросу.

— Ну, как, не говорите… Читатель к тому же вообще любит анкеты, — уверенно сказал редактор. — А эта анкета может обратить на себя внимание и в Англии.

Федор Павлович только мрачно на него посмотрел. Он почти пятьдесят лет работал в газетах, страстно любил свое дело и превосходно его знал. К публике он относился приблизительно так, как рыболов к рыбе. Слово «читатель» Федор Павлович произносил с довольно сложной смесью чувств: сюда входила и любовь, и ненависть, и благодушное презрение, и суеверный страх перед чуждым, непостижимым явлением. За пятьдесят лет работы Федор Павлович не решил вопроса о том, для чего читает газеты читатель и почему он им верит. Сказать же, что читатель любит, представлялось ему почти невозможным делом: он знал зато твердо, чего читатель не любит, и сюда в первую очередь относил статьи самого редактора, считая их, впрочем, злом совершенно неизбежным: во всех газетах, в которых он работал, были политические деятели, ничего не понимавшие в газетном деле и писавшие скучные, ненужные читателю и вредные для газеты статьи, которые необходимо было печатать.

— Больше семидесяти строк на каждого из этих рекламистов я вам не дам, — мрачно сказал он Альфреду Исаевичу, когда главный редактор удалился.