Рив стоял на асфальтированной дорожке подъезда к дому. Спереди он был освещен огнями из дома Джонсонов, а сзади – огнями из дома семьи Шилдс. Даже Брайан заметил, что выглядит Рив как милый и красивый щенок.

– Дженни, – взволнованно спросил Рив. – У тебя все в порядке?

Она села в «Эксплорер». Его умоляющий взгляд не растопил ее сердце.

– Когда доберусь до больницы и все сама увижу, станет понятней, как у меня дела.

– Давай с тобой поеду, – во второй раз предложил он.

– Нет, спасибо.

Казалось, что Рив хочет что то еще сказать.

«Только не упоминай папку, – подумал Брайан. – Это было бы большой ошибкой. Эта папка далеко не так важна, как жизнь ее отца. Если ты сейчас скажешь что нибудь об этой папке, то сильно упадешь в ее глазах и будешь выглядеть идиотом».

Потом Брайан вспомнил, что хотел бы, чтобы Рив сильно упал в ее глазах.

Но потом он подумал, что где то в глубине души Дженни не хотела, чтобы Рив выглядел в ее глазах идиотом. Поэтому Брайан решил сам сказать глупость, чтобы Дженни приняла за идиота его, а не Рива.

– Так, значит, ты без нас посмотришь, что там в папке? – спросил он Дженни.

Тактика Брайана сработала. Дженни посмотрела на него, как на идиота, завела мотор «Эксплорер» и включила задний ход. Через открытое окно она сказала: «Нет. Я собираюсь эту папку сжечь».

IV

Неужели она действительно собиралась сжечь эту папку?

Мысль, конечно, интересная. Чиркнуть спичкой – и бумага моментально вспыхнет.

Отправить содержимое папки в шредер было бы более современным и механическим способом уничтожения документа, но радости и удовлетворения от него было бы меньше.

В палату отделения реанимации Дженни с матерью разрешили зайти ровно на пять минут. Дженни не смогла придумать отговорку, чтобы не видеть отца, поэтому пошла вслед за медсестрой и матерью. Сестра открыла стеклянную дверь, и они оказались в палате, где лежали четверо пациентов и щелкали, гудели и пищали разные приборы и аппараты.

Они увидели лежащего на койке человека, из тела которого торчали трубки, провода и капельницы. Этот человек как бы глубоко ушел в матрас кровати, был бледен и небрит. Она бы его даже и не узнала. Она могла бы пройти мимо него, подумав: «Бедняга, каково сейчас, наверное, его семье», и пошла бы дальше, даже не признав в больном своего отца.

Мать Дженни взяла мужа за руку и несколько раз сказала Фрэнку, как его любит. Мужчина был похож на кусок белого, тонко раскатанного теста.

«Ты знал, – подумала Дженни, глядя на него. – Ты всегда знал. Когда приходили из ФБР, когда приходила полиция, когда приезжали мои настоящие родители, – ты все тогда знал, но никогда об этом не сказал. Никто не смог прочитать выражение твоего лица, Фрэнк Джонсон».

Ей казалось, что ее пальцы превратились в карандаши, которые можно сломать и выбросить.

«Это – мой отец, – думала она. – Я его люблю, будет ужасно, если он умрет».

Но потом в голове появилась мысль: «Вот, Фрэнк Джонсон, это твое наказание».

* * *

В больнице строго соблюдали правило – посещение родственниками пациентов в реанимации не должно превышать пяти минут. Миранда Джонсон это знала, но тем не менее расстроилась, когда ее вывели из отделения.

В комнате для ожидания был синий ковер и на стенах обои с цветочками. Из включенного телевизора приглушенно слышались новости, словно в этом ужасном месте имели значение все новости за исключением тех, которые непосредственно касаются членов твоей семьи.

Миранда Джонсон думала о своей дочери, когда та была подростком. Ханна была хрупким и отчаянно застенчивым ребенком.