— А чего ж сами не решите это дело?

— Не по моей части, женщина. Предпочитаю заплатить, и чтоб все шито-крыто.

Он полез в карман, вытащил пригоршню соверенов, высыпал на кухонный стол.

У хозяйки глаза чуть не вылезли на лоб, но она удержалась от восклицания и сухо спросила:

— Значит, за девушку могу не платить?

— Я говорил уже, дважды не повторяю, — с обидой сказал Оуэн. — А потом… после всего… договоримся. Если она вам подойдет.

— Ладно. Согласна.

Старуха собралась было смести со стола монеты, но Оуэн прикрыл их ладонью.

— Погодите. Еще пара слов…

Глава 19

Как только за ними закрылась дверь на кухню, Пен подбежала к едва заметной шаткой лестнице, ведущей наверх. Боясь прикасаться к сломанным перилам, опасаясь, что под ней рухнет ступенька, она полуощупью добралась до какой-то двери неизвестно куда. Скорее всего на чердак.

«Пускай она не будет заперта!» — молила Пен, поворачивая ручку. Дверь со скрипом приоткрылась, за ней было темное, холодное, как могила, помещение, куда Пен некоторое время не решалась ступить, парализованная страхом от того, что там увидит или чего не увидит.

Она все же вошла, не закрывая двери, чтобы проникал слабый свет снизу, и, постепенно привыкая к темноте, сумела разглядеть на полу какие-то три свертка.

— Кто тут? — раздался испуганный шепот из первого свертка, и Пен направилась в ту сторону по кривым доскам пола, боясь провалиться и стараясь, чтобы внизу не услышали ее шагов.

Опустившись на колени, она разглядела истощенное лицо маленькой девочки и на нем огромные глаза.

— Все хорошо… все хорошо… — бормотала Пен, не вполне отдавая себе отчет в том, что говорит. — Не бойся. Это я…

Рядом с девочкой под вторым рваным одеялом на охапке соломы она увидела ребенка. Это был мальчик, тоже истощенный, тоже с грязным лицом. Он крепко спал. Сколько ему лет, она определить не могла. Но совсем мало.

Третий сверток — еще один маленький мальчик. Этот бодрствовал и смотрел на нее печальными старческими глазами, засунув в рот палец.

Отчаяние охватило ее, грозя смыть и потопить все надежды, всю уверенность. Перед ней двое, и каждый может быть ее сыном. Тем самым, кого она восемь месяцев носила в своем чреве, кто появился на свет сквозь долгие часы немыслимой боли.

Но ведь должен быть материнский инстинкт, который подскажет, какой ребенок принадлежит ей и только ей! Разве не так?

Она распрямилась, сумела побороть слезы — они сейчас не помогут. Поможет решимость. Только она!.. Сколько у нее времени? Как долго Оуэн задержит разговорами эту мерзкую старуху?.. Нужно забрать обоих детей! Обоих мальчиков! Из ее головы напрочь исчезла мысль, что, быть может, ни один из них — не сын. Все равно она должна их забрать отсюда! Спасти!

Нагнувшись, она подняла ребенка. Того, который не спал. Солома под ним была влажная, сопревшая, одежда состояла из одной рваной рубашонки. Он с молчаливым испугом смотрел на нее.

— Тише… тише, мой маленький, — говорила она, прижимая его к груди, — плохо тебе не будет…

Он вытащил палец изо рта, но кричать не стал.

Она поднесла его к двери, где было чуть светлее, стала жадно вглядываться в его лицо, лихорадочно пытаясь отыскать в нем черты Филиппа — его глаза, нос, рот… Их она не увидела. Ничего даже отдаленно напоминавшего Филиппа или ее саму. Еще крепче она прижала к себе худое тельце, моля небо, чтобы ей открылись какие-то неведомые внутренние связи с этим существом, но все было тщетно.

Она поставила его на пол возле двери, и он стоял там, покачиваясь, глядя на нее с удивлением, пока она поднимала с соломы второго ребенка и несла к двери.