Пен чувствовала, что мать Оуэна совершенно откровенна с ней и говорит чистую правду.

— Спасибо за вашу прямоту, леди Эстер, — сказала она. — Но почему, как вы думаете, ваш сын не мог вес это рассказать мне сам?

Ответ, который последовал, был таким же прямым, как и рассказ.

— Потому, леди Пен, что боялся, так мне кажется, что будет вольно или невольно оправдывать себя. Я же, он знал, этого делать не стану… Хотя мой сын никогда не был трусом, — добавила она с трогательной гордостью.

Да, мысленно договорила за нее Пен, он хотел, чтобы о нем рассказал другой человек и чтобы, выслушав этого человека, она сама приняла решение: может ли его понять, принять и простить.

Филипп кое-как дожевал яблоко и просился на колени, дергая Пен за юбку. Но она не выполнила его просьбы.

— Могу я ненадолго оставить ребенка с вами, мадам? — спросила она.

— Конечно, милая…

Выйдя из комнаты, Пен услышала, как в другой стороне дома раздаются негромкие звуки арфы, и направилась туда.

Оуэн сидел за инструментом, глаза у него были закрыты, пальцы извлекали из струн нечто печальное и мелодичное. Остановившись в дверях, она некоторое время продолжала молча слушать и была в этом не одинока: разместившись на полу, дети Оуэна тоже погрузились в музыку, рождавшуюся под пальцами незнакомого им человека, который был их отцом.

Спустя некоторое время Оуэн открыл глаза и посмотрел на Пен, застывшую у дверей. В его взгляде были все те же тоска, надежда, призыв…

Она ответила ему улыбкой, потом прошла на середину комнаты и села на стул рядом с детьми.

Почти без перерыва он заиграл другую мелодию, в которой тоже была печаль, но призыв и надежда звучали намного громче.

— Милорд герцог, женщина призналась в колдовстве и злой магии, которые использовала, когда служила в доме леди Брайанстон.

Одетый во все черное человек доложил это, прижимая к груди снятую с головы шапку.

Нортумберленд взглянул на него из-за стола, заваленного бумагами, и спросил:

— А как насчет короля? Призналась она в злонамеренном лечении? В предательстве?

— Нет, милорд герцог. Даже под пыткой утверждала, что желала только одного: вылечить его величество, и делала для этого все, что могла.

— Но прислала ее именно леди Брайанстон?

— Да, милорд.

— Та самая, которая велела ей же отравить своего старшего сына?

— Женщина отрицает и это. Но признает, что по приказу его матери ничем не помогала ему во время болезни.

— Отсутствие помощи, когда грозит смерть, равносильно убийству, — пробормотал герцог и потянулся в кресле так, что хрустнули суставы. — Итак, означенная леди Брайанстон и ее назойливый сынок… — Он говорил не для человека в черном, продолжавшем стоять навытяжку, а для самого себя, формулируя решение. — Оба они виновны в том, что рекомендовали для излечения короля и ввели в его спальню заведомую отравительницу и колдунью, сознавшуюся в своих богомерзких деяниях.

Он ударил ладонью по бумагам на столе и вскочил на ноги.

— Арестуйте леди Брайанстон, ее сына и его жену по обвинению в государственной измене. Поместите в Тауэр, и мы послушаем, что они смогут сказать в свое оправдание.

— Будет выполнено, милорд герцог.