Пальцы его разжались, и некий предмет тихо звякнул о каменный пол. Король Беркуть поднял его и показал остальным. Это была ржавая подкова, тускло отсвечивающая в полутемном зале. Камерона среди послов уже не было.

Два дня Пилигрима никто не мог найти. На третий он вернулся, но на Совет не вышел, остался в отведенной ему комнате. Ночью его помощник видел из окна, как Пилигрим беседовал в комнате с незнакомцем, которого раньше в крепости не видели. Одет был человек во все белое, лица друид не разглядел. Разговаривали они несколько часов, о чем-то спорили, а на исходе ночи незнакомец исчез. Поутру Камерон покинул Аукмер. Помощник проводил его до границы лесов. Вернувшись, друид передал послам, что Пилигрим взял курс на северные земли, а остальные отправляются известить о случившемся Круг. В это время его спутники уже были в пути. Он принес извинения и обещал держать связь через лесную стражу – во владения Круга никто по своей воле не заходил.

Попрощавшись, друид вышел из города, однако, по донесениям часовых, взял путь на север, в сторону моря. Он был относительно молод и по этой причине прежде на советах не бывал и послам был неизвестен. Впрочем, его хорошо знали охотники и крестьяне-литвины, собиратели меда и сельские знахари, пользовавшие больных нехитрыми снадобьями по рецептам из дедовских свитков, утративших былую силу от времени и сырости. Друида звали Травник.

Он проснулся ранним утром, когда сороки еще трещали в густых ветвях ивняка. Сон ускользнул, как уходит вода между пальцев из ладони, видения уже покинули его, но глаза упорно не хотели открываться. В этот раз Лес не проводил его до опушки, как всегда бывало раньше. Он задумчиво брел по тропинкам, засыпанным мягкой осенней листвой – в Лесу чаще всего было Желтое время года, – и они выводили его к полю или на берег реки, той, которую ему еще никогда не удавалось переплыть. Он смотрел на плавное движение текучих бурых водорослей, похожее на волны травы, стелющейся в поле; пролетал октябрьский ветер, и он различал стремительные черты нечеловеческого лица, длинные волосы упругого воздуха, надутые щеки непоседливого вестника холодов. Лес тем временем отдалялся, стихала птичья разноголосица, а перед глазами повисала густая пелена летнего грибного дождя, шумного и пахучего. Тогда он открывал глаза.

Сегодня все было по-другому, все было иначе. Словно жесткая ладонь прошлого легла на лицо, и тревожный шелест лесных деревьев стоял в ушах, не умолкая, наполняя сердце неясной тревогой и печалью.

Много лет назад десятилетним мальчишкой он попал в набег. Все население его деревушки порубили закованные в железо воины в рогатых стальных шлемах с опущенными забралами. В горящем сарае погибли мать и сестренки, отец успел запороть вилами двоих убийц и пал, пронзенный стрелами. Мальчика спасло только то, что двумя днями раньше он отправился погостить в соседнюю деревню. Спрятавшись в кустах, он с ужасом смотрел, как рыцари хозяйничали в деревне, сгоняя скот, шаря в домах. Когда к вечеру воины ушли, мальчик прокрался в опустевший дом, скатился по ступенькам в подпол и, зарывшись в картошку, впал в забытье, вздрагивая от каждого стука, доносившегося сверху. Лежал долго, то ли бредил, то ли спал, и вдруг ему привиделись мать и отец, стоящие перед ним в глубине подвала окровавленные, безмолвные, страшные. У родительских ног игрались сестренки в нарядных платьицах, они разгребали вокруг него картошку и весело, заливисто смеялись. Он в страхе стал подгребать клубни к себе, стараясь зарыться в самую глубь картофельной ямы, только бы не слышать этот смех, не видеть мертвых глаз. Проснулся, весь перемазанный прошлогодней землей, тело била крупная дрожь; он силился выговорить какое-то слово и не мог, только челюсть шумно хлопала о верхние зубы, как у черепа, который он нашел как-то на заброшенном погосте.