Кажется, задумка была завязана на неумении отличить леди от шута и бриджами на женских ножках…
…Алый, как свежая кровь, золотой, как закатное солнце, багряный, как ривийские розы, как роковая звезда столетия — он был столь ярок, что все прочее вдруг утратило цвет… Так грациозен, что кошка рядом с ним стала бы неуклюжей, так изящен, что лилия увяла бы от зависти, так прекрасен, что больно смотреть… Стремительно рассекал он толпу, приближаясь ко мне, и с каждым шагом все новые подробности открывались моему взору, как мазки краски на полотнах восточных мастеров.
…локоны, взметнувшиеся вверх, словно непокорное пламя, лицо, бледное, будто драгоценный фарфор… сердце бухает, как барабан, рокот крови оглушает…
…рдяные брови — росчерком пера, и смеется красный, как морские цветы, рот, и впились жадно в меня глаза — один огненно-янтарный, другой темно-сапфировый, и не отпускают, и плавят кости, и сжигают дотла…
Шаг — и он вдруг оказывается совсем близко, по-паучьи длинные пальцы оплетают мою ладонь, стремительный поклон — и узкие карминные губы прижимаются к белой перчатке, дыхание опаляет кожу — даже сквозь ткань я чувствую его жар…
— Ты — моя, Хранительница… — шепот углями рассыпается по запястью. — Еще не поняла этого, дурочка? Моя!..
…в волосах его — нет, не листья, тысячи багровых бабочек, ползают, трепещут мохнатые тельца, трясутся усики, осыпается пыльца и жжет глаза… и он поднимается, выпадают на пол заколки, рассыпаются по плечам гранатовые пряди, и — глаза в глаза, страшный взгляд, мучительный… а бабочки вдруг взмывают вверх облаком, мечутся бестолково, толкаются в уши, в нос, в горло… задыхаюсь, захожусь в кашле, катаюсь по полу, и кричу, кричу, кричу…
— Лале! Лале, очнитесь!
Э? Очнуться? А я сплю? Ох, ну и нагородилось же…
Или?…
Я развлекалась на балу — это помню, но все дальнейшее сокрыто туманом. И гложет меня ужасное подозрение, что некая шутовка устроила только что занятнейшее представление.
В лицо мне плеснуло что-то холодное и — я облизнулась — кислое. Вино.
— Мило… убью.
— Простите, госпожа… — покаянно прошептал ученик, а потом вдруг стиснул в таких объятиях, что даже мои крепкие кости чуть не затрещали. — Лале, как же вы меня напугали…
— Мило, у меня грязное лицо, что ты наделал!
— Простите, госпожа, простите, сейчас, я вытру… Лорд Галло, одолжите ваш шарф, впрочем, я уже взял сам, спасибо.
— Наглец, вы ищите дуэли?! Это фамильная ценность, награда, пожалованная самими королем Соло Янтарным моему прадеду!
— Ну и забирайте, не жалко.
— Мило, я хочу пить.
— Да, да, конечно, вот, держите кубок. Осторожней, не пролейте… Не бойтесь, я помогу.
— О, несчастный, да на шарф теперь больно смотреть, сердце кровью обливается: он весь в винных пятнах! Нет, дуэль, только дуэль!
— Да уймитесь же вы, наконец, эта безделица того не стоит. Ведете себя истерично, как девица в положении.
— И вы туда же, Тарло?
— Что, и меня на дуэль?
— Господа, господа, не наступите на Лале, я же ноги оторву… Не поймите меня превратно…
— О, щенок придворной сумасшедшей огрызается? Умеете за себя постоять, Авантюрин? Почему тогда шарф…
— Тарло, умоляю вас, заткните этого пустозвона.
— Чем?
— Да хоть шарфом.
— Рад буду помочь, милый юноша. |