— Я точно не знаю, — сказала я мрачно.

Я не стала вслушиваться в мамины слова о том, что при всем моем образовании я на самом деле не знаю ничего. Мужчинам нравятся женщины внимательные, бодрые, живые, а не такие мечтательные и непостоянные, как я.

Я подумала, как замечательно, что моя мама не знает, какой живой и бодрой я была в пустыне Негев с Шимоном. За все хорошее, что было. Во всяком случае, скоро я окажусь вдалеке отсюда, в Нью-Йорке с Ривкой.

Ривка встретила меня в аэропорту, и мы крепко обнялись от радости. По дороге домой она сказала мне, что ей очень неудобно, но она дала понять своей маме, что я еврейка. Она поинтересовалась, не стану ли я возражать. Всего на недельку?

По моему мнению, это было идиотизмом. Не хватало еще, чтобы Ривка выдала меня замуж!

— Ну, это чтобы нам было жить попроще, чтобы не было поводов для стычек, — умоляюще попросила она.

У меня дома была та же ситуация. У нас у обеих ненормальные матери.

— В общем, я сказала, что тебя зовут Малка, — призналась она.

— Малка? — воскликнула я.

— На иврите это значит «королева», — пояснила Ривка, как будто это что-то меняло.

— Ладно, — сказала я.

Шестидесятые годы стали десятилетием перемен и перспектив. Но не для нас с Ривкой. Я не могла быть Морин для ее матери, она должна была быть крещена — для моей.

О-хо-хо…

То, что я работала у мистера и миссис Джекобс и побывала в Израиле, очень помогло мне. В конце концов, я знала, что такое седер, и Песах, и Высокий праздник. Я знала о Хануке вместо Рождества, знала, что молочные и мясные блюда должны подаваться отдельно, есть даже тарелки для них, и о том, что нельзя есть мясо парнокопытных.

Миссис Файн была красиво одета и очень хороша собой. Она очень волнуется из-за пустяков, предупредила меня Ривка. Но одно было ясно. Она просто обожала свою дочь.

Я сказала об этом Ривке, когда мы остались одни в необыкновенно красивой спальне.

— Может быть, — ответила Ривка, — но дело в том, что эта любовь душит. Лучше бы меня вообще не любили.

Первые дни прошли без особых проблем. Миссис Файн интересовало, как моя мама соблюдает правила приготовления кошерной пищи. Я сказала, что соблюдает, и услышала свой голос, описывающий синагогу, куда ходило семейство Джекобс, когда приезжало в Дублин, но где я ни разу не бывала. Я должна была исключать из своих разговоров тот факт, что я преподавала с монахинями в монастыре в Святой Ите, и делать упор на работу в средней школе с мифическими мелкими, но активными еврейскими сообществами в Россморе. В действительности в Россморе было всего три еврейских семьи, но знать это миссис Файн совсем не обязательно.

Они были очень приветливы со мной и просто счастливы, что я, как и Ривка, живу в доме моих родителей. По их мнению, только легкомысленные молодые девушки могли жить на квартирах.

«Молодые девушки!» Оказавшись одни, мы с Ривкой посмотрели друг на друга. Если бы мы были молодыми! Трогательные старые девы; прожили около четверти века на этой земле, и никаких намеков на мужа или хотя бы жениха.

Когда они обращались ко мне, называя меня Малкой, или упоминали это имя, я боялась, что не смогу достаточно быстро ответить, но Ривка сказала, что у меня получалось очень хорошо, и еще раз попросила прощения за этот нелепый фарс, который мы устроили в эти дни.

А потом наступило время уезжать, и было долгое утомительное путешествие на поезде в летний лагерь, где меня опять стали звать Морин, а не Малка, к чему я уже начала привыкать. Спортивных занятий было больше, чем я ожидала, были экскурсии и пешие прогулки, игры в бейсбол и бесконечные усилия по утешению девочек, которые считали, что их матери ненавидят их, поэтому и услали их на лето.