Юлия Фирсанова. Ключи ушедшего бога
Моим шкодливым дочуркам Элине и Елене, неизменному источнику тревог, радости и вдохновения, посвящается
ПРОЛОГ
Болело все, кажется, даже волосы в прическе. Или это шпильки впились в кожу? Пахло чем-то знакомым, сильно и тошнотворно сладко. Неужто кровью? Апатия, качавшая Кимею на волнах безразличия, резко схлынула, и стало жутко до одури. Мужества взглянуть и проверить девушка не находила. Память возвращалась яркими картинками и звуками…
— Немедленно! Я желаю прогуляться! — Капризный пронзительный голосок принцессы Симелии перекрывает смущенное бормотание старшего конюха. — Я беру коляску! Живее! Ее вдовствующему величеству заложите другую! Ким, Кирт, Керт, живо, бездельники! Альт, ап!.. Ветер треплет волосы. — Быстрее, еще быстрее, Тимас! — командует Симелия парнишке-кучеру. Хриплым басом лает здоровенный пес. Принцесса заливисто смеется. Она всегда так: настроение — качели. То в крик, пунцовеет от гнева, то веселится. Младшей балованной красавице-дочке с золотым водопадом волос король Ламильяна прощает почти все, исполняет любую причуду. — Еще быстрее! Быстрее! А-а-а-а!.. Колесо подскакивает на выбоине, мелкий камешек вылетает из-под копыт, отскакивает от соседнего и бьет лошадь в нос. Черный жеребец встает на дыбы, задевает другого вороного, постромки рвутся, как бумажные, упряжь рассыпается кусками, будто заколдованная, коляска с разгону устремляется с обрыва вниз. Грохот, крики и темнота…
Теперь, кажется, посветлело. Только не было сил не то что пошевелиться — даже поднять ресницы. И болело… невыносимо болело все тело, сознание мутилось, уплывало. Старческое хихиканье над головой, в котором сквозили отчетливые нотки безумия, вновь вырвало девушку из полусна-полубреда. Боль с утроенной силой накинулась на израненное тело, терзая плоть алчным зверем. — Умираешь, деточка, — без сочувствия, скорее оглашая вердикт, снова хихикнул старик. Рассмотреть ничего толком не получалось. Корка то ли слез, то ли крови крепко склеила ресницы. — И мальчики помирают. Остальные-то уже ушли за грань мира. А вы еще цепляетесь, крепенькие. Кровь-то я покуда затворил. Поиграть, что ли? Не зря ж меня зов Ольрэна сюда кружным золотым путем приволок? Может, в том его умысел сокрыт?.. Хочешь жить? «Хочу ли? Не знаю, если все время будет так больно, то нет», — хотела ответить Кимея, но из горла вырвался лишь невнятный сип. — Хочешь, — почему-то решил для себя безумный старик. — А вы, ребятки? Клокочущие хрипы откуда-то слева стали ответом. Сумасшедший тоже услышал и довольно захихикал, шаркая и бормоча под нос: — Согласие дано, тела еще теплы! Ха-ха-ха! Во славу Ольрэна! Тебе, Переменчивый! Тебе, Ушедший, но не забытый! Из восьми три слепить, метаморфозам быть!.. Какие слова говорил старик дальше, Кимея не поняла, они вообще не походили на слова, скорее на вой ветра, грохот камней, клокотание бурлящей воды. Боль в теле нарастала. На саднящее лицо с размаху шлепнулась теплая тряпка, некая сила вздернула и закрутила девушку в пространстве. Дикая мука накатывала волна за волной, сознание уплывало, но за миг до блаженного небытия всю суть Кимеи прошила новая молния страданий, такая резкая, что глаза широко распахнулись. Всего на миг, отпечатывая жуткое видение. Хохочущий старый безумец в рваной грязной хламиде, воздевший вверх руки, огненные всполохи, срывающиеся с его пальцев и бьющие в саму Кимею, в пару мужских тел на высоких плитах поодаль и в окровавленную мертвую груду, единым комом сваленную посреди пещеры. Лошади, пес, парнишка-кучер, девичье изломанное тело с кровавой маской вместо лица и водопадом золотых кос… И еще более яркая вспышка, не молния даже, второе солнце, затопившее светом все вокруг, и громовой веселый шепот, раздающийся отовсюду: — Одобряю, изменяю! Искажаю! На свой лад меняю! Эта кукла скучна, сменим начинку, веселее станет она! Потом тьма окончательно затопила сознание. |
