Наверное, имеет смысл рассказать здесь о том, за что же человек может оказаться в северокорейской тюрьме. Сейчас информацию такого рода можно легко найти в многочисленных воспоминаниях перебежчиков, опубликованных в Южной Корее. Однако я бы хотел начать свой рассказ с тех случаях, о которых узнал сам во время своего пребывания в Северной Корее, бесед с северокорейцами и работавшими в Пхеньяне советским дипломатами. Надо сказать, что о подобных случаях упоминали не один раз.

Вот один из подобных эпизодов, о котором мне рассказал советский дипломат. На Пукчжинском алюминиевом заводе в 1977 году был один молодой инженер, человек способный и работящий. Он близко сошелся с нашими специалистами, стал брать у них литературу, несколько раз имел неосторожность выразить свою симпатию к СССР и даже как то при свидетелях сказал, что «у СССР надо учиться». Он был арестован и публично расстрелян, как объяснили рабочим, за «низкопоклонство перед иностранщиной».

Практика публичных расстрелов за излишне теплое отношение к советскому опыту или людям, да и вообще за любые положительные отзывы о научно технических или культурных достижениях иных стран особо широкое распространение получила в шестидесятые годы, в период борьбы за утверждение «чучхе» – корейской самобытности. Так, по словам одного отставного офицера, служившего в корейской истребительной авиации и впоследствии бежавшего в СССР, в 1960–1961 годах у него в эскадрилье были казнены два человека. Один из них – за то, что во время полета на его самолете вышла из строя система подачи топлива (обвинили во вредительстве), а другой – за излишне одобрительные воспоминания о советских военных советниках и высокую оценку их профессиональных качеств. 

Другой случай, о котором автору стало известно во время пребывания в Пхеньяне в 1984/85 гг., произошел со студентом университета, мать которого работала закройщицей в ателье. Однажды ее арестовали прямо на работе и больше ее никто не видел. Через три дня и студенту, и его братьям и сестрам было приказано выехать в деревню. Несколько месяцев спустя приехавший из дальнего уезда человек привез письмо, в котором этот студент писал о своей жизни в ссылке. Ему и его семье приходится работать по 12–14 часов в день, а в их наспех построенном домишке ночами даже не тает лед. По видимому, эта семья оказалась в административном порядке выслана в «район действия постановления No. 149» или же «особый район объектов диктатуры».

Немало примеров такого рода можно найти и в воспоминаниях живущих сейчас в Южной Корее перебежчиков из КНДР.

Как вспоминает Ан Мен Чхоль, в лагере, где он служил охранником, находилась 27 летняя Хан Чин Док. Попала она туда в возрасте всего лишь 7 лет, по делу своего отца Хан Бен Су, сельского ветеринара. В начале семидесятых ее отец, который лечил свинью у крестьянки, сказал: «В это мире даже свиньи не могут расти как хотят». Крестьянка, усмотрев в этом выпад против властей, донесла, и на следующий день сотрудник политической полиции пришел к Хан Бен Су. Тут ветеринар совершил вторую ошибку, которая окончательно определила не только его судьбу, но и судьбу его семьи. Он назвал северокорейского руководителя «Ким Ир Сен», не употребив при этом никакого обязательного титула («Великий Вождь товарищ Ким Ир Сен», например). Он был арестован, подвергнут пыткам, подписал все необходимые признания в заговорщической и реакционной деятельности, и был расстрелян, в то время как его жена и две дочери попали в концлагерь.