— Кошмар, — ответила моя мама.

— Он разбил красный бокал, затем зеленый. Хотел разбить еще желтый, но Mor так рассердилась, что сама швырнула в него бокал. И тот разлетелся вдребезги. Mor кричала, что глупо дарить кукольный домик пятилетней девочке, все равно поломает. Проще дать ей старый ящик, а не «дворец для принцессы».

Когда происходил этот разговор, мне было лет двенадцать, а «Паданарам», служивший мне последние три-четыре года, теперь стал музейным экспонатом. Раньше я постоянно переносила кукол из комнаты в комнату, укладывала их, будила, кормила и переодевала. Теперь все разыгрывалось мысленно, и в конце концов эти забавы потеряли очарование и волшебство. Теперь я содержала «Паданарам» в безукоризненной чистоте, отремонтировала после нескольких лет небрежного обращения, вычистила и заштопала гобелены с занавесками. Я хвасталась кукольным домиком перед подругами, некоторые удостаивались позволения заглянуть внутрь. Я вела их в комнату, открывала переднюю стенку, чтобы они видели убранство, однако дотрагиваться не разрешала.

Кажется, примерно в тот период я задала один вопрос. Удивительно, почему я не подумала об этом раньше? Я давно была хозяйкой «Паданарама», но ни разу не пришло в голову спросить.

Как-то я вернулась из школы с подругой, которую пригласила на чай. Ее изумление при виде «Паданарама» и почти благоговейный трепет порадовали меня. Я проводила подружку до входной двери, затем вернулась в гостиную, где сидели мама и Свонни, которая, как обычно по средам, приехала навестить нас.

Они разговаривали по-датски, как всегда друг с другом, с Mormor и с дядей Кеном в те редкие моменты, когда встречались с ним. Они обе родились в Англии, а не в Дании, как Кен, но датский язык был для них родным, первым, они выучили его на коленях своей матери.

При моем появлении Свонни, как всегда, прервалась на полуслове и перешла на английский. Тихо, ровно, глотая гласные звуки, она закончила предложение с интонацией изящно понижающегося пентаметра.

— Почему Morfar смастерил «Паданарам» для мамы, а не для тебя, тетя Свонни? — спросила я, и сразу почувствовала, что сделала ошибку, или, как говорят французы, faux pas — неверный шаг. Нельзя было задавать этот вопрос. Они смутятся и огорчатся. Но, взглянув на них, я сразу поняла, что зря тревожусь. Похоже, я не сказала ничего предосудительного или обидного. Они не переглянулись многозначительно, не встревожились. Мама просто пожала плечами и улыбнулась. Свонни же это развлекло. Но она была готова объяснить. Она всегда казалась честной и открытой, как и все женщины в нашей семье, готовой рассказать все, не скрывая эмоций. Коварная откровенность, которая вводит в заблуждение и злит скорее, чем простодушие. Откровенность, которая кажется импульсивной и спонтанной, тогда как на самом деле под ее маской скрываются истинные страсти.

Свонни ответила прямо, даже весело:

— Он не любил меня.

— Но это неправда, Свонни! — немедленно запротестовала мама.

— Тебе просто не нравится эта правда.

— Конечно не нравится, но не в этом дело! Когда ты была маленькой, Far и Mor жили не в таком доме, чтобы по нему захотелось сделать кукольный. Они жили на Стэмфорд-Хилл. Я родилась там. Никто бы не стал делать кукольный домик похожий на тот, что на Ревенсдейл-роуд.

— А с какой это стати, — возразила Свонни, — мастер должен копировать собственный дом? Он мог взять за образец чей-нибудь еще — разве нет? Или просто придумать. Я ведь могу признать правду — почему не можешь ты? Он никогда не любил меня, вообще едва замечал. Это ты была его долгожданной дочерью. — Она искоса взглянула на маму, очаровательно, почти кокетливо улыбнулась.