|
Что до Селии, то… 5 Дом на Шоклоу-Хилл Ночной ливень с ураганом по-настоящему прополоскал весь город. Торопясь вслед за Розали, которая нарочно шла размашистым шагом, я едва успевала обходить лужи, скопившиеся в выбоинах тротуара. На небе не было ни облачка, и под лучами полуденного солнца блестевшие остатки дождя быстро исчезали со всех поверхностей – с серебрившихся булыжников, со сверкающих витрин магазинов. Изящная женщина в платье тыквенного цвета, поддерживаемая лакеем, ступила из экипажа на землю и, к моему немалому удивлению, с треском раскрыла зонтик с оборками. Солнце сияло вовсю, и безоблачное небо не грозило непогодой, как это было целый день накануне. Я не сразу, но поняла, что зонтик служит даме защитой от солнца. Потом, когда я выучу слово parasol, мне вспомнится эта женщина и этот самый день – начало превратностей моей фортуны в Америке. Мы дошли до центра города. Вблизи рынка улицы стали более многолюдными: мимо проносились экипажи, женщины несли корзины, мальчишки предавались субботним играм. Я быстро наловчилась остерегаться свиней; они всюду – не с самым благодушным видом – бродили целыми табунами, роясь в кучах отбросов, нагроможденных посреди улиц им на досмотр. На самом рынке можно было убедиться и в другом, более привычном употреблении хрюшек – превращенных в окорока. Там и сям над прилавками с железных крючьев свисали свиные туши. На деревянных подносах, скользких от свернувшейся крови, лежали свиные головы, осаждаемые роями мух. Торговали бараниной, телятиной, а также откормленной домашней птицей: готовая к столу продавалась за двенадцать центов, живая – дешевле. Подобного изобилия я еще не видывала. В юности мой скудный рацион сводился к тому немногому, что могли вырастить или собрать монахини, – зелень с сероватым отливом или плоды с прозеленью; изредка нам подавали мясо, годное только для тушения, или малоаппетитную на вид рыбу. Здесь же рыбацкий улов, разложенный на льду или на опилках – с плавниками, в раковинах и скорлупе, – переливался всеми цветами радуги. Его продавали фунтами, бушелями и корзинами. Но привлекательней мясных и рыбных рядов мне казались другие, где высились целые груды овощей и фруктов. Особенно меня поразили поздние арбузы. Более знакомыми выглядели яблоки – золотистые, зеленые, красные всех оттенков, клубника (одна англичанка при мне ее забраковала как «cлишком мелкую»), груши, вишня, смородина. Предлагались бобы – различной формы. И, конечно же, кукуруза во всех видах: початками, дробленая, соленая и размолотая в муку. За подводой мельника – шагах в шестидесяти – находилась тюрьма. Соломенную крышу, почерневшую от времени, усеивали пятна былых дождей и залежалого снега. Поблизости (накануне я его не заметила) в землю был врыт столб для порки, с поперечной перекладины которого свисала окровавленная плеть из воловьей кожи. Онемев, я не могла отвести глаз от этого варварского орудия, незамысловатость которого слишком явно выдавала его жуткое предназначение. Розали ткнула меня локтем в ребра, и я проследила за ее взглядом… Селия! Ее вели не из загона, а туда, внутрь. На ней был надет прежний ошейник, зубцы которого выглядели еще омерзительней, чем раньше. Сопровождающий ее человек в униформе не прицепил к нему никакого поводка, избавив тем самым Селию от крайнего унижения. С теми же наручниками и в тех же кандалах она двигалась с несвойственной ей неловкостью. Я взбодрилась при мысли, что, быть может, она провела ночь не под замком – одежда на ней была другая. Но тут же сердце у меня упало: стало ясно, что ей предстоит провести в заключении – на виду у публики – и второй день. Могла я подойти ближе? Могла (хотя дубовая дверь захлопнулась, и замок шумно лязгнул), если бы не настойчивый призыв Розали: – Идем! Идем скорее! Она, Розали, тащила меня за руку, и мне приходилось чуть ли не бежать. |
