|
Кем, самой Мамой Венерой или ее курицей, не знаю, но час кончины был определен максимально точно. Бедлоу лежал недвижно. Его грудь, сколько я ни вглядывалась, не вздымалась и не опускалась. Кровь, только-только прекратившая свой бег, придала его плоти красноватые оттенки – нет, точнее сказать, розовато-серые (как у дождевых червей на просвет). От тела не исходило ни тепла, ни мертвенного холода, известного мне как нельзя лучше. Кишечник у него расслабился, и обе комнаты наполняло жуткое зловоние. Глаза покойника глубоко запали в орбиты, но были широко распахнуты. Я вначале подумала, не поискать ли пару монет – закрыть веки и придавить их, чтобы ему было чем расплатиться, по традиции, с лодочником за перевоз на Ту Сторону. Но, по зрелом размышлении и припомнив все его пороки и проказы, предательства и преступления, оставила Бедлоу зрячим. Пускай таращит глаза в ожидании того, что ему предстоит. Монеты паромщику? Ну уж нет. Пусть негодяй одолевает реку Стикс вплавь. Я разбудила Селию – слегка потрясла за плечо. Дивно обнаженное: во сне сорочка с него сползла. – Да-да, Толливер, что такое? – пробормотала она. Привычная к неглубокому сну, она очнулась мгновенно. Съежившись, метнулась к кроватной раме и прижала к груди цветную шаль с аппликацией. Спросила – вернее, потребовала ответить, кто я и что мне здесь нужно. Сказала, что ее хозяин лежит совсем близко – рукой подать; мне показалось, что она хотела разбудить его своим голосом. – Нет. – Это было все, что я смогла вымолвить. – Постой, – и, опустившись перед ней на колени, положила руку ей на плечо. Только тогда, вглядевшись, она меня узнала. – Что?.. – начала она, но догадалась, что нужно перейти на шепот. – Что вы здесь делаете? В смятении она выпустила из рук шаль и не удержала сорочку из тонкого хлопка, оголив плечи и упоительные холмики грудей. Они предстали моим взорам при свете луны и солнца: их лучи, соединившись, проникали сквозь задернутые шторы. Рассвет. Медлить мне нельзя. – Я за тобой, – неловко выдавила я. В присутствии Селии язык у меня деревенел, и я с трудом могла вспомнить болтавшиеся в голове обрывки английского. – Что это такое вы говорите? Никуда я с вами не пойду. – Она выпрямилась, явно собираясь апеллировать к самому Бедлоу. – Мой хозяин… – Твой хозяин – раб низменных страстей; я знаю, каким клеймом он тебя отметил. При этих словах Селия быстро поддернула сорочку и запахнула шаль. – Я н-не… не понимаю, – едва пробормотала она. – Понимаешь, и очень хорошо. – Я схватила ее за руку. – Мы должны бежать. Тебе нужно одеться. Я шагнула к шкафу, на распахнутую дверцу которого было накинуто желтое платье Селии, то самое. – Прошу. – Я подала ей платье, стараясь говорить тихо, словно Бедлоу мог нас услышать, и встав между Селией и кроватью, чтобы она не догадалась о его смерти. Пока она с мольбой смотрела мне в глаза, я выпалила все, что знала о ее жизни, и все, что мы наметили. Несла глупости, мямлила всякую чушь: – Умер… то есть, нет-нет, умирает. Да, умирает. А когда умрет… Не волнуйся. Мы с тобой должны бежать немедля. Отсюда и… Куда, точно не знаю, но место мы найдем наверняка. И есть женщина, которая тебя знает. И знает о тебе… Здесь, рядом. – Кто меня знает? Назовите имя. – Раба. – Я тут же пожалела, что это слово у меня вырвалось. – Раба – это не имя. – Мать Венера. – Я с таким именем никого не знаю. И если вы думаете, будто я решусь бежать в угоду… Она умолкла при виде медальона, который я вынула из-под рубашки и поводила им в воздухе, как это делает гипнотизер. |
