|
Это были побеги того вида, который достигает тридцати шести метров в высоту, а в толщину — тридцати сантиметров и более. Пока я изучал бамбук, мне и в голову не приходила мысль о человеческом зле, том семени, что растет быстрее даже этого растения. Когда я понял, что некоторые виды, имеющие на поверхности ствола мелкие волоски, могут быть смертельно опасны для того, кто вотрет их в кожу, — они приведут к мучительной смерти, — то записи об этом закопал глубоко в землю, так, чтобы и самому о них забыть. Однако наблюдая за всевозможными свойствами различных родов, я не мог избавиться от ошеломляющего осознания того, что мне открывалось. Я мог только представить, что должен чувствовать человек, которому красивые волоски, служащие растению для обороны, попадут под кожу и начнут вести там свою битву, вызывая зуд, сначала легкий, а потом все более сильный! А ведь эти волоски можно смешать с едой. Причину смерти невозможно раскрыть, если только убийца сам не признается.
Счастье, что моих открытий такого рода гораздо меньше, чем других, идущих на пользу людям. Итак, продолжим о…
Здесь рукопись обрывалась.
XVII
После чайной церемонии мне не нужно было спрашивать себя, догадывается ли роси о чем-то. Он все знал! Он знал, кто я! Давно ли? Да это и неважно. Роси был бы доволен более всего, если б я остался беспристрастен. Почти так и произошло. Я ничего не сказал, даже когда он меня похвалил. Но я понял — он видит меня насквозь. Я думал, что храню самую большую тайну в истории монастыря, а попался, как ребенок на мелкой краже. Хорошо было то, что я уже не чувствовал себя беспомощным. Я ощущал под собой твердую почву, которая называлась уверенностью, или убеждением, или галькой на дне реки. Что изменилось во мне, раз бедный Мено меня не узнал? Может быть, он сумел бы это сделать, если б заглянул в меня поглубже. Но зачем? В мертвого человека не смотрят. Или точнее — мертвый человек не нужен. Тем лучше. Гуляя по саду, я помнил одно — размышление мешает достичь просветления. Передо мной еще лежал длинный путь освобождения из трясины прошлого. Я думаю, что роси извинял мою медлительность. Он знал, что бремя заблуждений, которое нес я, было во много раз тяжелее бремени других учеников. Поначалу я очень хотел переговорить с учителем, но потом передумал. Спрашивать роси, что такое просветление, было последней вещью, которую ученик смел себе позволить. Он мог получить в ответ слово «Му!», или удар по голове, или какое-нибудь невразумительное объяснение, которое его еще больше бы смутило и запутало. Такие ответы давались с целью напомнить излишне любопытным, что просветления не достигают, задавая вопросы. Самое главное — учитель знал кто я. Но по-прежнему относился ко мне так же, как и к любому другому ученику. Это меня устраивало, ибо прошлого больше не существовало. Учитель! Отец!
XVIII
Сунг не мог избавиться от беспокойства, которое вызвала в нем рукопись Обуто Нисана. Его впечатление от прочитанного было неоднозначно. С одной стороны, Сунг был счастлив, обнаружив сведения о любимом растении, причем написанные рукой человека, который знал об этом больше всех, а с другой — бывший самурай испытывал стыд. Ведь Сунг был свидетелем зла, которое желал забыть. Желание найти недостающие страницы текста Нисана и исследовать бамбук в Японии стало ясным и сильным искушением. Но мысль о возвращении в страну, из которой он был вынужден бежать, отвращала от этого желания. Сунг забыл о своем «дежурном враче» Кики. Тот некоторое время наблюдал за Сунгом из угла комнаты, а когда терпению пришел конец, подобрался к нему сзади и без всякого предупреждения вскочил на спину. Каким образом Кики узнавал о плохом настроении господина, Сунгу было непонятно. Однако обезьянка постоянно требовала внимания к себе, когда господин погружался в невеселые мысли. |
