Возможно, этой высокой температурой Бог хотел указать мне на что-то, но вот на что?

Сколько я ни ломал себе голову, перебирая в памяти события последних двух месяцев, мне казалось, что я нигде не допустил оплошности, не сделал ничего такого, что Бог мог бы поставить мне в вину. Вот только навязчиво всплывали в памяти слова госпожи Родительницы, сказанные мне 24 декабря, когда мы встречали Рождество, — что Бог омолодит меня, даровав мне, перешагнувшему за девятый десяток, тело пятидесятилетнего.

Даже если тебе за девяносто, духом помолодеть ничего не стоит, легко можно вообразить себя не только пятидесятилетним, но и тридцатилетним, но вот с телом справиться гораздо труднее, ведь безобразная дряхлость, из-за которой я стыжусь показываться людям на глаза, никуда не денется, к тому же меня постоянно мучают разнообразные боли, неведомые тем, кто не дожил до столь преклонного возраста, избавиться от них при всем старании не так-то легко… Впрочем, раз мое тело одолжено мне Богом и раз его владелец, то есть Бог, говорит, что сделает его пятидесятилетним, остается только верить Ему…

На этой мысли я успокоился, а может, именно этого-то и нельзя было делать…

На следующий день, вернувшись от врача, я снова почувствовал себя плохо, но, подумав, что наши градусники все равно неисправные, не стал мерить температуру. Однако дочь заставила меня сделать это, воспользовавшись тем, что среди новогодних подарков, присланных утром Союзом медицинского страхования, был очень удобный электронный градусник. Он показал 41,2.

— Подумаешь, температура, — заявил я. — Все равно, пока я не доделаю до конца работу, порученную мне Богом, я не умру.

— Пожалуй, ты прав, — согласилась дочь.

В таком состоянии я оставался все время, пока мне делали зубы, то есть до тридцатого декабря, температура у меня каждый день поднималась до сорока. Когда обе искусственные челюсти были готовы, врач примерил их, потом снова вынул, снова вставил, и так несколько раз. В конце концов, сказав: «Ну вот, так вроде бы хорошо», он поднял меня с кресла и, ласково опустив руку мне на плечо, добавил, что если мне неудобно будет жевать, я могу прийти к нему завтра же утром. Меня не оставляло ощущение, будто во рту торчит какой-то инородный предмет, так что мне было не до жевания, я только все время твердил себе: «Терпение, терпение, все будет хорошо, я привыкну». Как только мы вернулись домой, дочь тут же протянула мне градусник. Он показал 40,5.

Назавтра был последний день года, дочь затеяла большую уборку и с самого утра суетилась и хлопотала по дому. Я всегда говорю: «Для меня что праздники, что будни — все едино», к тому же температура опустилась до 38,6, настроение было прекрасное, поэтому, покончив с завтраком, я тут же уселся за письменный стол и не позволил дочери убираться в кабинете. Что касается новогоднего угощения и прочего, то, поскольку мы с Фумико остались дома вдвоем — внучке уехала на каникулы, — а наши знакомые всегда присылают нам из деревни моти, я заранее сказал, что ничего другою нам для встречи Нового года не нужно, но утром тридцать первого дочь стала нудить: «Ведь Новый год бывает раз в году…», чем выбила меня из колеи. После обеда пришла моя вторая дочь, Томоко, чтобы поделиться с нами полученными от кого-то домашними новогодними яствами, а сразу же вслед за ней совершенно неожиданно появилась госпожа Родительница. Мы растерялись.

Госпожа Родительница прошла в обычную гостиную, и, как это частенько бывало, сказав: «Считайте, что к вам зашла поболтать кумушка-соседка», принялась дружески беседовать с нами.

— Я тоже хлопочу повсюду, совсем с ног сбилась. Сегодня занималась большой уборкой в мире, чистила везде, наводила порядок… Теперь едва на ногах держусь… Но я рада, что мы перевалили через этот год и что мне удалось без особого труда побывать везде… И все это благодаря доброму попечению Бога-Родителя… А теперь я хочу сказать тебе несколько слов, Кодзиро…

Услышав свое имя, я удивился и принял серьезный вид.