— Во всем мире стало как-то беспокойно.

— По всему миру Бог занят Большой Уборкой, поэтому поднялась такая ужасная пыль.

— Вот как… Бог делает Большую Уборку? В таком случае по поводу Ирака можно не волноваться! — засмеялся он и направился к выходу. Я поблагодарил его за труд и проводил до ворот.

Седьмого февраля ясиро Дайтокудзи, собиравшийся в Париж, несмотря на занятость, обещал зайти ко мне в три часа.

Однако в двадцать минут третьего пришла госпожа А., приехавшая из префектуры Коти, и с ней четыре молодые женщины. Одна из них с ходу начала рассказывать, что присутствовала накануне на праздновании десятилетнего юбилея в «Небесной хижине» и была потрясена словами ясиро, но у меня не было времени ее выслушивать, я спешил поговорить с госпожой А. и остальными тремя женщинами. Все были счастливы, проблемы разрешились, мы закончили беседу ровно в три часа, и они ушли довольные.

Минуты через три пришел ясиро. Он сказал, что делал покупки и из-за этого задержался. Я вздохнул с облегчением, что он не встретился на станции с только что ушедшей от меня компанией. Ясиро, улыбаясь, уселся в кресле в гостиной, и, словно бы машинально, стал потирать руками ноги. Вероятно, вновь перенял от кого-то недуг. Он собирался уехать во Францию на месяц, и я чувствовал невыносимую жалость к своему ребенку.

«К своему ребенку», — бессознательно написал я, но ведь за последние несколько лет он исправно посещал меня каждые три дня, самое большее — пять дней, поэтому во мне естественно зародилась к нему родительская любовь, и я действительно стал воспринимать его как своего ребенка.

К тому же я получил от Бога приказ быть его опекуном. «Ты возмужал, поэтому, если что, можешь без стеснения отшлепать его», — так мне было сказано, но ясиро был ныне столь собран и целеустремлен, что у меня ни разу не возникло повода в чем-либо его упрекнуть.

Я волновался по поводу его поездки во Францию, а, между прочим, сам я уехал учиться во Францию в его возрасте.

Вообще-то, мне полагалось испытывать сильную радость, ведь в знаменитом парижском салоне «AMORC Rose-Croix» с четырнадцатого по двадцать седьмое февраля должна была состояться его персональная выставка. Я слышал, что в этом салоне еще не выставлялся ни один японец, хотя, будь сегодня жив знаменитый в первой половине двадцатого века художник Фудзита, он бы наверняка получил приглашение.

Словом, и для меня его поездка во Францию была большой радостью, но все же я беспокоился, поскольку он был моим ребенком, а по возрасту и вовсе годился мне во внуки. Сейчас ясиро, приготовив для приема по случаю открытия выставки японский наряд, спрашивал меня, не лучше ли будет надеть вечерний костюм.

Как обычно, ясиро переоделся в алое кимоно и начал вещать словами госпожи Родительницы, которая после ободряющего вступления сказала:

— И на Западе много людей, взыскующих новый путь, и на сей раз Бог-Родитель решил послать этого ребенка на месяц в столицу мира Париж, чтобы научить божественному пути и сотворить множество чудес. Что касается чудес, я бы хотела показать тебе, Кодзиро, каким образом он открывает людям глаза на то, как перестроить свое сердце, и не для того только, чтобы исцелять людей от тяжелых болезней, но и нести им «жизнь, полную радости».

Но на этот раз я не могу послать тебя с ним, поэтому вместо тебя посылаю твою старшую дочь.