— Ты водку где покупал? — тихо спросил Бычень. — В магазине?

— Откуда? — в тон ему отозвался Игорь Николаевич. — У Мурата брал из квартиры.

— Кажись, кончается, — сказал Бычень. — Что это? Неужели отравление?

— Не похоже, — Игорь Николаевич вгляделся в морщинистое лицо старого рецидивиста. — Если бы отравился, рвало бы, пена изо рта б пошла. А тут… Похоже, сердце прихватило.

Ваня Грек вдруг шевельнул рукой, судорожно вздохнул.

— Мыши, — еле слышно сказал он и затих, словно потратил на эти слова последние силы. На лице его загуляла безразличная, насмешливая к смерти и окружающим улыбка, небритые щеки начали стремительно темнеть, и в краешках губ появилась белая пена.

— Отмучился, — сказал Бычень, сунулся к своему топчану, достал шапку надел ее и тут же, словно спохватившись, снял.

Остаток ночи они не спали.

Из картонных коробов для бытовой техники соорудили покойнику гроб, для надежности перетянули картон веревками и отнесли мертвеца в дальний угол подвала. Затем, не сговариваясь, принялись копать подвальный песок, песок слежался и поддавался с трудом, но к утру яма была достаточно глубока, чтобы принять завернутое в картон тело. Земля принимает все, ей просто некуда деваться.

— Ну вот, — сказал Бычень, вытирая седую голову, мокрую от пота. — Отмаялся раб божий!

— Бугорок бы надо небольшой, — прикинул Игорь Николаевич. — Просядет ведь земля.

— Какая разница, — отозвался Бычень. — Подвал. Кому здесь приглядываться?

— Не по-людски все, — Игорь Николаевич вздохнул, глядя на прямоугольник влажного песка. — На кладбище бы надо…

Бычень потянул его к топчанам.

— Тут у него персональная могилка, — сказал он. — А там бы свалили в общую кучу.

Они посидели немного, глядя, как в узком, похожем на амбразуру окошке разгорается бледная заря. Бычень неожиданно хмыкнул:

— Слышь, Николаич, а цыганка тебе правильно нагадала. Жить здесь больше нельзя. У тебя выпить есть? Помянуть надо раба божьего Ивана… как его фамилия?

— Не помню, — неожиданно обнаружил Игорь Николаевич. — Грек и Грек.

— Ну ладно, — согласился Бычень. — Пойдем к Мурату, возьмем пузырек, деньги у меня еще остались. Помянем раба божьего Ивана Грека. А потом пойдем новую хату искать.

Одевшись, они вылезли из подъезда. Было еще рано, бледная заря за Волгой еще только обозначила светлую полоску надвигающегося дня. Моросил мелкий дождь, словно кто-то на небесах оплакивал случайную и неудачливую жизнь Вани Грека. Было тихо, так тихо, что слышался робкий шелест дождя, падающего с отсыревших небес. Две человеческие тени скользнули по пока еще свободному от людей двору и канули в сыром тумане, две человеческие надежды, которым только еще предстоял последний путь и которые некому будет оплакать.

Улетающий Барыкин

Надежда — это тоненькая нить, которая соединяет нас с сегодняшним днем.

На душе у Владимира Барыкина было пусто, все выгорело, и осталась черная плешь, которой уже все равно — взойдет на ней трава или нет.

Он посидел немного, слушая печальную рок-балладу, исполняемую группой «Метафоры». Мир был далеко от него, он уже не принадлежал этому миру, как не принадлежит небу его почти постоянная и неотъемлемая часть — облака.

Жизнь не удалась, и в этом надо было признаться самому себе. Если жизнь не удается, то ответ всегда держишь перед самим собой.