|
Дружбацкая, с руганью, выскакивает прямо в дорожную грязь и сама начинает выискивать помощи. Поначалу она обращается к двум женщинам с корзинами, но те лишь хихикают и сбегают, переговариваясь одна с другой по-русински, потом она хватает за рукав еврея в широкой шляпе и пальто – тот пытается понять ее и даже отвечает что-то по-своему и показывает куда-то вдаль, на местечко, в сторону реки. После этого нервничающая Дружбацкая становится на дороге двух прилично выглядящих купцов, которые как раз вышли из небольшой коляски и подошли к сборищу, но эти, похоже, оказываются армянами, находящимися здесь проездом. Мужчины лишь качают головами. А вот турки рядом с ними приглядываются к Дружбацкой, как ей кажется, с какой-то насмешкой.
- Да говорит ли здесь хоть кто-нибудь по-польски?! – кричит она тогда, разозленная на всю эту толпу вокруг и на то, где очутилась. Вроде бы одно и то же королевство, та же самая Жечьпосполитая, вот только здесь какая-то не такая, как в Велькопольске, из которой она сама родом. Здесь же ей дико, лица чужие, экзотические, одеяния комичные, какие-то сукманы из кусочков ткани, какие-то меховые шапки и тюрбаны, босые ноги. Дома сгорбившиеся, маленькие и вылепленные из глины, даже возле рынка. Вонь солода и дерьма, сырой запах опавших листьев. В конце концов, женщина видит перед собой маленького, пожилого ксендза, совершенно седого, в не слишком-то приличном пальто, с сумкой на плече, глядящего на нее вытаращенными глазами, абсолютно обескураженного. Дружбацкая хватает его за полы пальто и трясет старичком, шипя сквозь зубы: - Ради милости божьей, скажите, ксендз, где здесь дом старосты Лабенцкого! И ни слова! И обо всем молчать! Ксендз перепугано хлопает ресницами. Он не знает, то ли отвечать, то ли вообще ничего не говорить. Быть может, следует указать направление рукой? Женщина, которая его так беспардонно дергает, сама по себе небольшая, с округлыми формами, у нее выразительные глаза и приличных размеров нос; из-под чепца выскочила вьющаяся прядь седеющих волос. - Лицо это важное, и здесь находится инкогнито, - говорит женщина ксендзу, указывая на карету. - Инкогнито, инкогнито, - повторяет обеспокоенный священник. Он вылавливает из толпы молодого паренька и просит его провести карету до дома старосты. Парень, более умело, чем можно было ожидать, помогает выпрячь лошадей, чтобы можно было развернуться. В карете с занавешенными окошками постанывет каштелянша Коссаковская. И после каждого стона звучит крепкое ругательство.
О крови на шелках
Шимон Лабенцкий, женатый на Пелагии из рода Потоцких, является кузеном, далеким, но все же кузеном Катаржины Коссаковской. Жены его сейчас дома нет, она сейчас развлекается в семейном имении в деревне. Взволнованный неожиданным известием, староста поспешно застегивает скроенный по-французски жакет и обтягивает кружевные манжеты. - Bienvenu, bienvenu (добро пожаловать – ит.) – не слишком к месту повторяет он, когда слуги во главе с Дружбацкой заводят каштеляншу наверх, где хозяин передал в распоряжение кузины самые лучшие комнаты. После того, бормоча себе что-то под нос, он посылает за рогатинским медиком, Рубином. – Quelque chose de féminin, quelque chose de féminin (что-то женское – фр.), - повторяет он. Он не совсем доволен, а точнее, совершенно не доволен этим неожиданным визитом. Собственно говоря, он собирался в некое место, где регулярно играет в карты. Сама мысль об игре приятно поднимает ему давление, как будто в крови подействовала превосходнейшая выпивка. Это же сколько нервов он тратит по причине данной вредной привычки! Утешает себя он лишь тем, что люди, гораздо важнее его самого и богаче, и большим уважением пользующиеся, тоже за карточный стол садятся. В последнее время он играет с епископом Солтыком, потому-то и костюм побогаче. |
