Весной, когда зеленели прибрежные луга, в Буск слетались сотни, а то и тысячи аистов, и они вышагивали по-королевски, гордо выпрямленные и достойные. Наверное, именно потому столько здесь рождалось детей: селяне верили, что их приносят как раз аисты.

В гербе Буска имеется стоящий на одной аист. Так и мы, обитатели Буска, вечно стоим на одной ноге, всегда готовые к дороге, сцепленные с жизнью на единственную аренду, на единственный договор. Вокруг нас мокро и топко. Закон вроде как и имеется, только нестойкий, мутный, словно вода в болоте.

Буск, как и многие подольские местечки и деревни, практически полностью населен был нами, теми, кто сами себя называли "нашими" или "правоверными". Верили мы сердцем чистым и очень глубоко, что Мессия уже появился в Турции, и что уходя, он оставил нам наследника, а прежде всего – дорогу, по которой нам следовало идти.

Чем больше отец мой читал и дискутировал в бет мидраше, тем сильнее и сам он склонялся к по­добным взглядам. Через год после переезда в это место, начитавшись шабатайских писем, позволил он им совершенно себя убедить, а его природная впечатлительность и религиозное чувство способствовал таким переменам.

"Ибо, как оно есть? – говорил он. – Почему, раз Господь так нас возлюбил, существует столько страданий вокруг? Достаточно выйти на рынок в Буске, чтобы ноги подкосились под тяжестью той боли. Раз он возлюбил нас, почему же мы не сыты и не здоровы, а вместе с нами и другие, чтобы не должны мы были глядеть на болезни и на смерть?". При этом он горбился, как бы желая показать это реальное бремя. А после того начинал свою обычную речь против раввинов и их законов, все сильнее разго­нялся и начинал жестикулировать.

Будучи ребенком, я часто видел его на маленьком рынке, под лавкой Шили, как стоит он с осталь­ными, возмущенный и переполненный словами. Когда он говорил, его мелкая, ничем не примечательная фигура казалась большей, ведь желал он это от всего сердца и страстно.

"Из одного закона в Торе Мишна вывела дюжину, а Гемара – пять дюжин законов; ну а в последую­щих комментариях законов этих столько – сколько зерен песка. Так скажите же, как нам жить? – драматично бросал он, что даже прохожие останавливались. 

Шиля, которого торговля волновала не слишком, зато которому гораздо сильнее была интересна компания разговорившихся мужчин, соглашался с ним с печалью, угощая собравшихся трубкой: "Вскоре ни­чего уже не будет кошерного".

"Сложно следить за предписаниями, когда ты голоден", - соглашались с ним и вздыхали. Это взды­хание тоже было частью разговора. Многие приходящие были простыми торговцами, но иногда прихо­дили учителя из ешивы и прибавляли что-то от себя в этот ежедневные рыночные сетования. А потом приходила очередь на панские порядки, на враждебность селян, которая была способна отравить жизнь, на цены на муку, на погоду, на сорванный наводнением мост и сгнившие от сырости плоды на деревьях.

Так и я с детского возраста напитывался той вечной претензией к сотворению. Что-то не так, нас окружает какая-то фальшь. Во всем том, чему нас учили, что-то должно было быть упущено, про что не было сказано. Наверняка перед нами утаили какие-то факты, и потому-то мы не можем сложить мир в единое целое. Должна существовать некая тайна, которая все объясняет.

Со времен молодости моего отца все так говорили, а имя Шабтая Цви появлялось часто, причем, высказываемое вовсе даже не шепотом, но совершенно открыто. В моих детских ушах звучало оно словно галоп спешащих на помощь всадников. Только сегодня имя это будет лучше громко не произносить.

Моя молодость

С самого начала я хоте изучать писания, как многие мальчики моего возраста, но, будучи единст­венным ребенком, я был слишком привязан к матери и отцу. Только лишь, когда мне исполнилось шест­надцать лет, понял я, что желаю служить какому-нибудь доброму делу, и что я из тех, которым никогда не хватает то, что имеется, и всегда они желают чего-нибудь иного.