— Нет же, княгиня! Разрешите мне объясниться. Я не довела своей мысли до конца. С вами каждому мыслящему человеку интересно, княгиня. Ваши острые суждения, ваши необъятные знания, ваш философский склад ума, наконец, делают беседы с вами необычайно увлекательными. Я знаю, сколько часов посвящали вам Дидро и Вольтер. Мне посчастливилось убедиться в их правоте. В Россию стоило проделать этот трудный путь ради одного общения с вами, но и только с вами.

— Но почему же, дорогая? Разве вас здесь плохо принимают? Разве вы не окружены на каждом балу множеством собеседников? Мне казалось, вы непременно найдете себе друзей и подруг.

— Но вы же их не нашли, княгиня? Вы до сих пор возвращаетесь мыслями к вашим английским знакомцам. И потом, разрешите мне быть до конца искренней в моих наблюдениях.

— Только в таком случае они и будут представлять для меня интерес. Я выслушаю вас с большим вниманием.

— Благодарю вас, княгиня. Вы правы, нас повсюду встречают с редкой благожелательностью. Ваше покровительство открывает перед нами с сестрой все двери, и внешне здешние барышни и дамы выглядят как настоящие парижанки. Внешне! Потому что достаточно им оглядеть вас с головы до ног, поинтересоваться фасоном и ценой каждой мелочи туалета, наговорить вам кучу любезностей, и больше им решительно нечего сказать. Они начинают откровенно скучать вами, а вас самих ничто не может спасти от мучительной зевоты. Для меня все это интересный натуралистический музей, но оставаться постоянно в его залах — это слишком!

— Мне трудно возражать вам, милая Кэтрин, и в чем-то я даже рада вашим оценкам. Вы беспощадней меня, но ведь вы и принадлежите к куда более молодому поколению, которое нам, старикам, необходимо прощать.

— Вы так думаете, княгиня? Но тогда позвольте вернуться к теме, которая одинаково волнует нас с сестрой. Княгиня! Будьте же до конца милосердны, помиритесь с сыном! Разрешите князю снова оказаться около обожаемой матери. Как бы велика ни была его вина перед вами, прошло столько лет вашей разлуки, что былая острота обиды невольно ослабела, зато осталась любовь, которой вам обоим так не хватает.

— Друг мой, разве Мэри не говорила вам, что это бесполезный разговор. За все прошедшие годы я не видела со стороны князя Павла никаких проявлений раскаяния.

— Но в чем же, княгиня? В его женитьбе? А если он любит свою жену и она отвечает ему взаимностью, в чем же можно раскаиваться? И разве такое раскаяние не будет жестоким оскорблением любимого человека?

— В ваших рассуждениях не остается места для матери.

— Но сыновья любовь не имеет ничего общего с любовью супружеской. Она не должна становиться меньшей от семейного благополучия.

— Но я и не мешаю сыну пользоваться этим благополучием, как вы выразились, хотя и не верю в него. Мой сын не может быть благополучен с этой провинциальной интриганкой. Князь Павел — с его образованием, знанием света, привычкой ко двору! Нет, друг мой, и еще раз нет! Может быть, когда-нибудь со временем князь Павел осознает всю меру своей вины и найдет способ мне об этом должным образом сказать, и я увижу своего сына, но не раньше, ни в коем случае не раньше.

— Мисс Мэри! Боже милосердный, мисс Мэри, где вы?

— Что случилось, мисс Бетс? Я уже ложилась спать…

— Мисс Мэри, скорее идите к ее сиятельству. Она заперлась и не хочет никого видеть после этого страшного посланца.

— Какого посланца? О чем вы говорите?

— Мне трудно выговорить эту страшную новость. Ее сиятельству только что сообщили, что князь Павел скончался.

— Не может быть! Наверно, вы что-то перепутали, мисс Бетс. Я знаю, что князь Павел заболел, но княгиня даже не слишком волновалась — доктора сказали, что у него всего лишь небольшая простудная горячка.