– Что ты там шепчешь? – засмеялся Святослав. – В греках по-славянски забыла?

– Этого нет по-славянски, – Эльга вздохнула и снова улыбнулась. – Славянские молитвы надо у болгар просить, греки не знают.

– Чего не знают? – нахмурилась Прияна и протянула руки, желая взять ребенка.

– Ничего, – Эльга отдала ей Яра и спохватилась, стараясь отвлечь: – Я же подарки тебе привезла. Показывай, где раскладывать.

А увидев то, что получилось, снова не удержалась от слез. По всей просторной избе – на столе, на лавках, на укладках, даже на полках – лежали платья, покрывала, развернутые косяки тканей. Святослав распахнул дверь, чтобы стало посветлее, и изба заполыхала ярчайшими цветами – синим, зеленым, рудо-желтым, смарагдовым, лиловым. Солнечный свет играл на узорах – белых, желтоватых, золотистых. Эльга смотрела на это, прижав ладони к лицу и стараясь не расплакаться.

Точно так же все выглядело, когда Ингвар вернулся из второго похода на греков и привез дары, которые василевс прислал ему ради мира. Тогда он сам приказал развесить добычу по всей избе, желая поразить жену, и это ему удалось: она хохотала и рыдала одновременно. Радуясь не столько подаркам, сколько тому, что Ингвар вернулся – живым и с честью, смыв позор недавнего поражения. Если бы его второй раз ждал такой провал, то лучше бы ему не возвращаться…

И вот теперь она сама вернулась из греческого похода. С победой и добычей? Или с неуспехом и стыдом? Так сразу и не скажешь…

– Там вот такие же звери-львы у трона стоят, они из золота сделаны, но могут шевелиться и рычать, будто живые, – рассказывала Эльга Святославу и Прияне. – Это называется ме-ха-ни-кей, – старательно выговорила она заученное слово. – У того старого Соломина-царя львы просто у престола стояли, не шевелясь, а правил сто лет назад в Романии василевс Феофил, а у него был муж ученый, именем Леон – златокузнец, ведал хитрости разные, вот он этих львов золотых шевелиться заставил. Они не живые, – повторила она. – Сделанные. Не видела бы своими глазами, не поверила бы!

– Ох, матушка! – Святослав покрутил головой и засмеялся. – Мудра ты уехала, а воротилась втрое мудрее.

В глазах его, в голосе Эльга слышала то же недоверие, с каким сама когда-то двадцать лет назад внимала Лидульву, когда тот повествовал о греческих хитростях. Теперь вот и сын думает: мать умом тронулась в греках-то. Сама же говорит: звери не живые, сделанные. А раз сделанные, значит, рычать и хвостами махать не могут. Это и дитя поймет.

Но Эльга не винила его. Уж конечно, все виденное ею и вообразить не сможет тот, кто всю жизнь прожил здесь, на Руси, где нет никаких «механикей»… И гинекеев нет, и станков, где сплетаются в дивное полотно сразу шесть разноцветных нитей. Не видел золотого столпа Юстинианова – высотой с Олегову гору, – обронзовевшего всадника, с той высоты грозящего варварам. Не видел портиков, мощенных каменными плитами площадей, акведука, Морских стен и исполинских каменных башен… Ничего не видел.

Скрипнула дверь, отвлекая ее от воспоминаний, вошла Ута – одетая в старое шерстяное платье, что носила еще до отъезда. Изумленными глазами окинула разложенные везде паволоки, нашла Эльгу.

– Так и знала, что ты здесь! Тебе уже рассказали?

– Что? – Эльга нахмурилась, стараясь вернуться мыслями домой.

– Ой, чуры мои… – Ута закрыла лицо руками, потом провела по нему, будто хотела что-то стереть, но вид у нее был какой-то дикий. Ей хотелось плакать и смеяться разом.

– Да что с тобой? – Эльга шагнула к ней.