– О-ой-е-ей, что ж деется?! Кара-мурза какой-то к тебе, князюшка, к тебе!

    Реакция князя Диодора удивила его самого. Еще не разобравшись в чем дело, и почему-то вглядываясь в рябое лицо дворовой девицы, он соскочил с кровати, путаясь в длиннющей ночной рубашке, допрыгал до креслица, в который бросил перед сном свою одежду, и одним рывком вырвал из ножен саблю. И застыл, подобрав свою дурацкую рубашку так, что его волосатые и кривоватые ноги конника, стали видны, должно быть, выше коленок… И только когда девица прыснула вдруг смехом, отвернулась деланно, как всегда эти дворовые и делали, если заставали господ в каком-нибудь не очень приличном виде, проговорила, еле сдерживаясь, чтобы не расхохотаться:

    – Нет, князюшка, не война же… Человек к тебе. – Она уже смотрела на Диодора, который смущенно перебирал пальцы на рукояти, не зная, что теперь делать. – Страшенный, грозный, черный, как грех… Ты саблю-то опусти, князюшка, он тоже вооруженный, но не воевать же сюда пришел.

    Князь опустил клинок, дошел до кровати, стал озираться, чтобы привести себя в порядок. Девица и не думала уходить, оглянулась в коридор, закрыла за собой дверь и оказалась в спальне. Деловито прошлепала разношенными восточными тапками, вышитыми бисером и с поднятыми, заостренными мысками, видно, достались ей от княгини, стала перебирать одежду князя.

    Диодор уже и сам понял, что так-то не следовало, а нужно было спросить ее, мол, что да как?.. Армейская выучка подвела, если кто-то в лагере так голосил, то первым делом следовало вооружиться, уже потом спрашивать… Чем вызван крик и по какому поводу?.. Штука-то была в том, что частенько спрашивать было некого, следовало самому разбираться, поэтому князь и бросился к оружию. Он заговорил хрипло после сна:

    – А где шашка моя? Я же вчера, когда к кнюзю Авериту ходил в библиотеку, со мной шашка была.

    – К библу… теку? А-а, так это ты книжницу так назвал… – девица, оставив в покое одежду, принялась наливать воду из большого кувшина в фаянсовый таз, чтобы князь умылся, всмотревшись при этом в здоровенное, не по комнате, зеркало отличной венецкой работы, тонкое и прямое – на загляденье. – Нет, князюшка, про шашку твою не знаю, а саблю вон, как ты приказал, на кресло решила вешать, неужто не так?

    – Раньше надо было, а то в Приказе с простой шашкой не знал, что и делать, – ответил князь. – А теперь уходи, не видишь что ли, мне умыться нужно?

    – Так умывайся, я же не про то…

    – Убирайся!

    Девица медленно, чтобы князю стало еще и неловко, осмотрелась, усмехнулась странно, вышла все же и осторожненько прикрыла дверь. Лишь тогда князь понял, что переполох, который она устроила, был таким же деланным, вызывающим, и возможно, на что-то намекающим, о чем сам князь не хотел и догадываться.

    В большую трапезную для гостей князь вошел уже хорошо умытый, выбритый так, что кожу саднило, и за неимением своей шашки, которую забыл, видимо, в библиотеке Аверита, с саблей на боку. Он уже догадался, что прибыл кто-то из людей, которых обещал послать с ним в Парс княжич Выгота, и потому-то при оружии. Не следовало появляться перед подчиненными без оружия, даже здесь, в дружеском доме князя Аверита.

    Он осмотрелся мельком и… остолбенел. Потому что посередине огромной гостевой трапезной стоял тот самый восточник, которого князь уже видел, когда они со Стырем подъезжали к Миркве, который одержал архаровцев и подсказал расстояние. А еще он, кажется, представился, вот только князь не очень-то запомнил длинное, как его сабля, имя… Все же князь вспомнил.