– Сдавайтесь! – почтеннейший Исаак Фенкель снова закричал, как мог, громко и даже велел Бруно трубить в рог…

Правда, какой-то малолетний разбойник, подскочив, выхватил рог из рук старика и, погрозив кулаком, выругался по-немецки.

– Молодец, Аль, – похвалив парня, юная атаманша привстала в стременах и что-то сказала по-русски. Видать, скомандовала уходить.

Нападавшие ловко выпрягли мулов из догоравших возов, столкнули в кусты последнюю телегу, еще тлевшую, еще дымившуюся… и пахнувшую какой-то дрянью. Терзаемый любопытством, Йозеф улучил момент и поднял с земли стрелу. Пощупал пальцами… понюхал… поморщился… и что-то пробурчал про алхимиков. Почтенный торговец искоса взглянул на молодого человека и поморщился:

– Я бы не советовал вам, герр Райс, как-то выделяться из толпы…

– Ну, не такая уж тут и толпа.

«Брави» хмыкнул: и впрямь, пленников, насколько можно можно было судить, оказалось человек сорок, в основном – приказчики, погонщики и прочая шушера. Почти все воины были убиты. Всех пленных повели в лес по узкой дороге. По ней же, поскрипывая, покатили и возы. Лошадей и мулов погоняли все те же погонщики и возницы, только теперь за каждым присматривал разбойник.

Старый Исаак горестно качал головой, на ходу прикидывая, во что ему обойдется выкуп. Бруно, слуга, шептал молитвы… как, впрочем, и многие. Что же касаемо герра Райса, то тот вовсе не выглядел подавленным или устрашенным. Казалось, и лихой ночной налет, и пленение ничуть не вывели его из себя, вообще не повлияли никак.

Пленных связали. Ехавшие впереди всадники освещали путь факелами, со всех сторон давила ночная тьма. Вскоре стало сыро, под ногами зачавкало…

– Здесь со всех сторон – болото, – обернувшись, громко произнесла разбойница. – Вдруг кто надумает бежать и вдруг развязался – туда и дорога. Не выберетесь ни за что. Если мои воины допрежь того не достанут беглецов копьем или стрелою. Стреляют они хорошо, вы видели.

Юная атаманша говорила по-немецки, причем довольно хорошо, бегло. Впрочем, в этих краях немецкий знали многие, почти все. Ту его разновидность, на которой говорили в Риге, Ревеле, Дерпте…

– Может, я б и рванул, – промолвил Иозеф.

Тихо так сказал, однако купец услышал и, хмыкнув, повел плечом. Хочешь сложить голову – пожалуйста!

Впрочем, «брави» такой судьбы вовсе не жаждал. Усмехнулся:

– Однако не ведаю я здешних земель. Да и руки связаны… Неудобно как-то бежать.

Шли долго, однако не торопясь. Торопиться не позволяли тяжелые возы с поклажей. Медлительным и меланхоличным мулам было абсолютно все равно – в плену они или нет. Лишь бы кормить не забывали да не подгоняли почем зря.

Боярин Гюрята Степанович Собакин явился на заседание вечевого совета в самых расстроенных чувствах. Растроенность сия выражалась в немереной злобе, брызжаньи слюной и употреблении всяческого рода ругательств, кои боярин вовсе не стеснялся употреблять и в обычные дни.

Вот и теперь, едва только вошел – так и начал… Так что Финоген-епископ пристукнул посохом об пол и, ехидно хмыкнув, сказал:

– Ты бесов-то не тешь, Гюрята Степанович! Ругань-то свою за порогом оставь и скажи спокойненько – чего такого приключилось?

– Да не могу я спокойненько, отче! – плюхнувшись на лавку, боярин саданул кулаком по столу и запричитал, колыхаясь всем своим грузным телом. Красное брыластое лицо его походило на свеклу, казалось, вот-вот, и того чертова толстяка хватит удар… Честно говоря, немало б народу обрадовалось, коли б черт Гюряту прибрал!

– Немцы! Собаки орденские! – отдышавшись, продолжил олигарх.