Чем хуже шли дела в экономике, тем чаще на карандашную фабрику наведывались серьезные молодые люди с красными повязками на рукавах.

– Почему на вашем предприятии не выполняется директива ЦК о партийной работе? С какой стати у вас заработная плата выше на восемьдесят процентов, чем в среднем по Москве? Почему вы увольняете общественников из фабричного комитета?

– Да потому что они ни черта не делают и только мешаются под ногами! – злился Оскар.

Проверяльщики переглядывались и записывали в свои книжечки: «Не дает трудящимся бороться за свои права».

Большевистское начальство на словах поддерживало Оскара, но ничего не могло поделать с нахальными выскочками, которые пытались сделать карьеру на бдительности. Во всех газетах писали, что коммунисты должны бороться с капиталом – вот они и боролись. Откуда ж им было знать про тайные планы государства насчет сотрудничества с Америкой?

Ефим первым заговорил о том, что из СССР надо уходить – и как можно скорее. Он никогда не питал особых иллюзий по поводу большевиков: до революции он был владельцем шикарных бань с номерами и прошел через все круги национализации: у него отобрали счета и недвижимость и в конце концов выселили из дома. Если бы мистер Рейх не взял его в помощники, Ефим давно бы спился.

Оскар и сам понимал, что пора сворачивать бизнес, но он вложил в фабрику все, что у него было, и ее невозможно было продать. Он чувствовал себя глупым мальчишкой, которого сто раз предупреждали: «Не играй с огнем – обожжешься!» Оскар никому не верил – ведь он же был гением! И вот гений доигрался…

Ценные бумаги баронессы Бремер действительно могли выручить Оскара, тем более, что их было несложно прибрать к рукам: ведь Нина даже не подозревала, насколько она богата.

Он вспомнил, как она смотрела на него, когда они сидели в библиотеке: через неделю ухаживаний, цветов и конфет эта дамочка по уши влюбилась бы в него и отдалась бы ему с потрохами. Но Оскар все испортил, приняв ее за обычную лишенку, с которой не стоило церемониться.

Лишенцами в СССР называли бывших дворян, священнослужителей и прочий «классово чуждый элемент», лишенный избирательных прав. Они не могли ни устроиться на работу, ни получить кредит, и чтобы хоть как-то прокормиться, молодые и красивые дамочки часто соглашались на роль содержанок, а то и проституток, и Оскар вовсю пользовался этим. В глубине души он вел свою собственную классовую борьбу: он был евреем, и при других обстоятельствах князья и бароны не пустили бы его на кухонный порог, а теперь он тискал их дочек, и они почитали это за счастье.

Но, кажется, на этот раз Оскар совершил непростительную ошибку.

Он чуть ли не бегом побежал назад в библиотеку: надо было поговорить с Ниной, извиниться и убедить ее, что он не сумел совладать с приступом любовной страсти.

Скорее всего, так и случилось – фотокамера и шуба стоили немалых денег, а преступность в Москве была чудовищной.

Идти в милицию Магда не решилась: кто знает этих борцов с капиталистами и белыми эмигрантами – вдруг они примутся не за бандитов, а за их жертв? В стране, где царила диктатура пролетариата, «классовые враги» не могли рассчитывать на государство.