Но к Брезю Елова никого из родичей не пустила. Отказавшись даже от еды, ведунья собрала несколько мужиков и велела им перенести Брезя в ее избушку в ельнике. Милава и Вмала плакали, провожая его, но Елова и слушать не хотела, чтобы оставить его дома.

– Близко ходит та берегиня! – пригрозила она домочадцам Лобана. – И сына вашего с бела света сживет, и вас не оставит. Хотите все каженниками стать?

С этим Лобан и Вмала не могли спорить. Сам Брезь был совсем слаб и как будто не замечал, что с ним делают, молча позволил вывести себя из клети и положить на волокушу, а сам стал смотреть в облака. От оживления, которое Милава видела на его лице ночью, не осталось и следа, а равнодушие стало еще глубже. Еще часть его жизнеогня была у него отнята. Глаза его были безжизненны, как у слепого, он даже не глянул на мать и сестру, громко звавших его, не услышал их прощальных слов и причитаний. Он смотрел в Надвечный Мир, а на земле оставалась только какая-то малая часть его духа. И с каждым появлением берегини она будет становиться меньше. Хватит ли у Еловы сил, чтобы до Купалы сберечь хоть что-нибудь?

Спорина с узелком – рубахой брата, кое-какой снедью – шла следом за волокушей. Она сама вызвалась проводить Брезя – ей хотелось поговорить с ведуньей без чужих ушей.

Когда волокуша въехала в березняк, Брезь забеспокоился. То и дело он вскидывал голову, жадно шарил взглядом по опушке, глаза его заблестели, и рука Спорины сама тянулась к оберегу – вид обезумевшего брата наполнял ее ужасом. Он видел что-то недоступное взорам других – прекрасная легкая тень скользила от березы к березе, смеялась, ласково манила и звала. А Елова, как темная птица, кидалась между Брезем и опушкой, грозила полынью, выкрикивала заклятия, прогоняла березовую тень.

– Да, невеселый год у нас будет! – толковали мужики, провожавшие волокушу. – И парня здорового потеряли – ни к сену, ни к жатве ведь не встанет.

– И свадеб нам не дождаться! – угрюмо подхватил Заренец, у которого тоже была сговоренная невеста. – Кто с нами теперь родниться захочет? Верно, уж по всем родам болтают, что все Вешничи теперь скаженные, безумные!

Спорина досадливо закусила губу – в самую первую голову это про нее. Что теперь сказать Закрому? Ведь ему обещали свадьбу на Купалу, а какая теперь свадьба в их семье? Какая Брезю теперь женитьба, смешно бы было, да плакать хочется! А ее, родную сестру каженника, кто за себя возьмет? Спорина верила, что Здоровец любит ее и, пожалуй, не откажется, а что скажет его отец? Захотят ли Боровики брать ее в свой род?

– В Купалу принесем обильные жертвы! – говорила тем временем Елова. – Берестеню передайте – мы Брезя у Воды и Леса откупим. Готовьте дары берегиням. Они ничего даром не дают!

За время дороги, вдохнув березового ветра, Брезь ослабел еще больше, и от волокуши до избушки его пришлось нести на руках. Уложив его на лавке, достававшей от одной стены до другой, мужики поклонились ведунье и поспешно пошли восвояси.

Осталась одна Спорина. Теребя конец пояска, она переминалась с ноги на ногу, не решаясь начать разговор, пока сама Елова не глянула на неее с досадой – что, дескать, привязалась? – и тогда Спорина решилась.

– Что же теперь с ним будет? – в волнении спросила она. – Он опомнится когда-нибудь? Или это насовсем?

– Разум его теперь не здесь, – ответила Елова. – Дух и разум его теперь с берегиней – как она сюда, к нему, войдет, так и он в себя войдет. Да только я ее не пущу, потому как она его опять плясать потянет и запляшет до смерти.