Спорина злобно дернулась от него в сторону, закусила губу, но промолчала. За те полгода, что она была сговорена, но из-за брата ее не пускали замуж, ее родственная любовь к Брезю превратилась в досаду, раздражение, почти неприязнь. Может быть, светлое утро Ярилина дня в избе Лобана омрачилось бы ссорой, но со двора раздалось пение нескольких звонких девичьих голосов:

Это девушки Вешничей обходили избы, собирая сестер. Ахнув, Милава заметалась по избе, кинулась то в дедов угол, где ждали испеченные еще вчера пироги, то к ларю, где хранилась рубаха в дар берегиням. Приглаживая на ходу волосы, оправляя нарядную рубаху и вышитый красный почелок на голове, Милава стряхнула еще горячую яичницу в горшок, сгребла в охапку пироги и рубаху и побежала на двор. Брезь смеялся, Лобан и Вмала улыбались ей вслед, ласково качали головами.

– И не оглянулись – и меньшая уж невеста! – со светлым вздохом сказала Вмала.

Казалось, только вчера сама она была такой же девушкой с пестрыми птичьими перышками, украшавшими почелок, как носили в роду Скворичей.

– Ладно, давай-ка завтрак собирай! – сказал жене Лобан. Он видел замкнутое лицо старшей дочери, жалел ее и хотел скорее кончить разговоры о невестах.

Едва домочадцы Лобана уселись за стол, вокруг большого горшка с горячей ячменной кашей с конопляным маслом, как в дверь постучали.

– Чурам поклон, внукам мир и достаток! – раздался густой мужской голос, и Спорина тут же вскочила из-за стола, кинулась впускать и приветствовать гостя.

Вошел невысокий, но плотный русобородый мужик, чуть постарше Лобана, в рубахе, вышитой ветвистыми оленьими рогами, что указывало на род Боровиков. Это был Закром, отец жениха Спорины. В голосе девушки, звавшей гостя к столу, была неподдельная радость: приход будущего свекра именно сейчас показался ей добрым знаком.

Брезь вышел устроить коня, Закрома усадили за стол, дали новую липовую ложку. Спорина больше не села – «Сыта, батюшка!» – ответила она Закрому, с удовольствием назвав его отцом, и с чистым рушником встала за его плечом, готовая подать что-нибудь, волнуясь, то и дело поправляя волосы. Без почелка, который нареченной невесте не пристал, ее волосы вечно расползались, лезли в глаза, и Спорина не могла дождаться того дня, когда они наконец надежно спрячутся под женским повоем.

– Хоть и рад я вас всех повидать, а ведь не от безделья за столько верст ехал, – заговорил Закром, отдав честь хозяйскому угощенью. – Потолкуем, родичи мои любезные, как наше дело торговое? – Он оглянулся на Спорину, и она выразительно вздохнула: прямо сейчас бери меня, батюшка, и вези к себе, я только того и жду! – Что ваш набольший-то говорит?

– Что раньше, то и теперь! – с досадой и стыдом ответил Лобан, хотя его вины тут не было. – Пока, говорит, себе невестку не приведете, девку в Боровики не отпустим. Мы, говорит, не так людьми богаты, чтобы своих отдавать, а себе не брать.

Из сеней вошел Брезь. Он слышал последние слова, понял, о чем идет речь; лицо его напряглось, он больше не пошел к столу, а сел на край лавки у порога.

– А что о невестке мыслите? – спросил Закром у Лобана. – Одна у вас померла, да ведь не последняя была девка на белом свете! Моховики вам теперь должны другую девку дать взамен. А коли другие у них плохи – у Черничников девок полно, подросли, как грибы, с приданым отдают – только возьмите! Да и из Бортников тамошний кузнец давеча зазывал свататься – дочь у него подросла, сама как пчелка медовая! Что сам-то думаешь?

Закром обернулся к Брезю.

– Что думаю? – повторил Брезь. – В Звончев думаю идти, меня тамошний воевода в свою дружину звал.