— Нет боле Верешей, князь. Одни головешки. А ведь какая деревня была, только подниматься с тобой люди начали! Колодец там остался, коней напоили. И еще вот…

Он протянул мне небольшой предмет, обернутый тряпицей. Я развернул и ахнул: Спас Нерукотворный! Это же любимый образ русских людей, видел я его и на воинских хоругвях. По краям — обугленные остатки резного оклада. Нижний край деревянной доски обгорел, здесь краска вздулась пузырями, но остальная часть иконы сохранилась! Не чудо ли? Сквозь копоть проглядывал спокойный лик Христа, со строгими печальными глазами. «Когда построю церковь, будет в ризнице как реликвия», — решил я.

— Князь, Чердыни тоже боле нету, пожгли ироды. А вот Обоянь обошли, целы избы там.

Да, придется мне крестьян из погоревших деревушек, как из Смоляниново вернутся, в Обоянь направлять да здесь селить, пока отстроимся.

Много бед принесли татары на нашу землю. Ушли нехристи из земли русской, перестали избы гореть да бабы плакать. Я еще отделался малой кровью, потеряв семерых ратников из макаровских воинов да две деревеньки потерял. Но появилась другая проблема — беженцы. Мимо острога тек ручеек обездоленных людей — бездомных, голодных, оборванных. Из тех, что успели в лесах укрыться. Плена избежали, к избам своим потянулись, а изб-то и нет, пожарище одно. Вот и бродили по земле русской, горе мыкая да пытаясь прибиться к какому-нибудь селению.

Невозможно человеку одному долго выжить — подняться-устоять-выдержать на разоренной земле, особенно если это — женщина, старик или ребенок. Вот детей я жалел, брал к себе в острог, если просились, и родни поблизости не было. Женщинам с огорчением отказывал — свои холопки в Вологде возвращения к родным очагам дожидаются, да еще и освобожденные от татар невольницы все у меня остались — почитай, два десятка наберется. А вот мужиков, да семейных, отбирал. Беседовал — на что годен человек, владеет ли мастерством каким. Молодых в ратники определял, крестьян — в деревню, на привычную им работу.

Вот кузнец попался, да не сам по себе, а с походной кузницей — за плечами тяжеленная сума, а в ней молоточки всякие, клещи. Чаще беженцы налегке шли, а этот инструмент с собой прихватил, видно — заранее думал, как жизнь налаживать после татар, да еще и на новом месте — с нуля, считай. Практичный. Уважаю таких — со сметкой, что наперед думают.

Я обрадовался ему пуще всех остальных. Нужда в кузнеце была великая — лошадей подковать, навесы сделать, плуг заварить. Кузнецу всегда работа найдется — хотя бы из трофейных сабель да пик татарских, в большинстве неважного качества, сделать что-либо полезное в хозяйстве.

Место ему для кузни выделил подальше от изб, у бани.

— Строй кузню. Лес разрешаю взять, холопов бери в помощь, камень на стройке найдешь.

Обрадовался кузнец, что работу и пристанище себе обрел. А я не меньше его был рад.

Через неделю людской ручеек иссяк. Видно, нашли себе место, устроились как-то. И то — горе людское после нашествия татар еще долго народу русскому изживать придется. Пока отстроятся, живность заведут, хозяйство поднимут, в землянках жить придется, пропитание в лесу искать да на уцелевших от пожаров полях колоски собирать. А многим тысячам несчастных, что в полон угнаны, и того не видать. Их участи не позавидуешь. Долго мучиться и стонать людям русским на чужбине — большинство уже не увидит родной земли до конца дней своих. Больные и немощные будут молить Господа, чтобы прибрал, пресек мучения в рабстве. И лишь немногим счастливцам удастся вернуться к родным очагам.

Я обходил свой уцелевший от погромов островок благополучия — поместье мое оживало на глазах. При моем приближении суровые лица беженцев светлели, на лицах женщин я все чаще видел улыбку.