Пильняк рассмеялся:

— Это никогда нас не вдохновляло. Это вы, англосаксы…

Я никак не отреагировал на укол. Оценив мою сдержанность, Пильняк продолжал уже более дружелюбно:

— В известной степени нами все еще управляет наша церковь. Мы — народ, который пострадал от нашей религии, ее последствия и воздействия куда сильнее, чем другие. Вероятно, своим мессианским социализмом Стальной Царь предлагает нам еще одну религию. Вы, англичане, никогда не испытываете такой потребности в Боге. Слишком часто обрушивались на нас иноземные захваты и горькая нужда, чтобы мы могли полностью его игнорировать. — Он пожал плечами. — Старые привычки, мистер Бастэйбл. Религия — вот средство залечивать раны. У нас большая склонность рядить наши беды в мистические и утопические одежды.

Я начинал понимать его.

— И ваши казаки готовы убивать ради воплощения мечты, вместо того чтобы принять философию компромисса, идеологию Керенского?

— Чтобы быть точным, они готовы также умирать за эту мечту, — сказал он. — Они как дети. В этом смысле они — истинно верующие. Еще недалеко то время, когда все русские были детьми. И если пойдет так, как хочет Джугашвили, то скоро они снова станут детьми. Ошибка Керенского была в том, что он отказался от роли патриарха — или, как вы говорите, роли святого образа, иконы. — Он улыбнулся. — Социализм петербургского образца кажется казакам холодным; они лучше будут обожествлять личность, нежели восхвалять идею.

Я поддержал иронию:

— Вы говорите о них так, точно они американцы.

— Это кроется во всех нас, мистер Бастэйбл; особенно в трудные времена.

Теперь крейсер приблизился к мачте и приготовился стать на якорь. Капитан Леонов напомнил нам о нашем долге, и мы заняли наши места на мостике.

Но причалить нам было не суждено.

Когда солнце начало снижаться над степью и ландшафт озарился неподражаемым мягким российским светом — не то сумерек, не то предрассветной мглы — Пильняк взволнованно указал на восток.

— Корабли, ваше высокоблагородие! — крикнул он капитану. — Примерно десять!

Они стремительно приближались: военные корабли средней величины, черные от верха до гондолы, без всяких признаков каких-либо знаков различия или надписей. Они открыли огонь.

У нас оставались только легкие корабельные орудия; бомбы и торпеды были израсходованы полностью. Черные корабли, очевидно, выжидали, не нападая до тех пор, пока мы не расстреляем все свои боеприпасы.

Один из наших крейсеров стал мишенью массированного обстрела и завалился на бок, когда его тросы были уже привязаны к мачте. Он попытался снова поднять нос, но разрывные снаряды с чудовищной силой ударили в гондолу и машинное отделение. Один или два его орудия открыли огонь, но на их выстрелы враги мгновенно ответили еще более яростным огнем. Должно быть, наши враги попали крейсеру в баки, полные горючего, потому что из гондолы вырвалось пламя. Корабль вздрогнул, как загарпуненный кит, ударился о мачту и бессильно осел на землю. Команда наземного обслуживания быстро побежала к кораблю, чтобы одолеть огонь и, если возможно, спасти экипаж.

Капитан Леонов поспешно отдавал приказы нашим бортовым стрелкам.

— Чьи это корабли? — прокричал я Пильняку.

Он покачал головой:

— Не знаю, но это явно не японцы. Они сражаются за казаков.

Капитан Леонов стоял у рации и разговаривал с флагманом Краснова, который, как мы могли наблюдать, подвергался сильному обстрелу. Черные корабли, казалось, скоро возьмутся и за наш крейсер. Леонов быстро говорил по-русски:

— Да… Да… Я понимаю… — Затем: — Высота шестьсот метров, штурман! Полный вперед.