Обезьянка уже лежит на железном столе, лапы ее пристегнуты пластиковыми ремешками к стальным рамам. Обезьянка находится под действием седатика, она не спит, но и не волнуется, лишь спокойно и как-то обреченно смотрит на собравшихся возле стола людей в белых халатах.

Набрав в шприц препарат, Зиночка поворачивается к профессору Старостину. В ту же секунду глаза других коллег – а это восемь пар глаз – также обращаются на него. Лица у всех радостные, ведь цель почти достигнута, работа последних полутора лет закончилась успехом. Все ждут от Валерия Аркадьевича сигнала к началу, и он, поправив пальцем очки, обводит лица коллег веселым взглядом и спрашивает:

– Ну, что? Все готовы?

– Да, – едва ли не хором отвечают ему коллеги.

И он переводит взгляд на лаборанта Непряжскую и говорит:

– Зиночка, вводите препарат.

– Хорошо, Валерий Аркадьевич!

Зиночка склоняется над обезьянкой и делает ей укол. Обезьянка издает недовольный сиплый возглас, но не кричит и не мечется, и Зиночка спокойно вводит препарат, затем вынимает иглу, быстро зажимает ранку на предплечье обезьяны ватой, кладет шприц в биксу и поворачивается к Старостину.

– Готово, Валерий Аркадьевич!

И он улыбается ей в ответ, хочет похвалить ее за то, что она так хорошо работала все эти полтора года, что у нее такое милое лицо, и такая волшебная улыбка (держа в уме, что минувшей ночью в гостиничном номере им было хорошо вместе, и она сказала ему, что любит его, и, вполне возможно, не врала) – и пока он собирается сказать все это, в лаборатории происходит что-то страшное.

Он видит, что что-то черное упало к его ногам и крутится на месте, и понимает вдруг, что это граната, прямо как в кино, и что сейчас она взорвется – но она не взрывается.

– Зиночка! – хрипло кричит он, глядя на испачканное кровью лицо Зиночки.

Потом он слышит грохот, и еще не понимая, что это выстрелы, поднимается на ноги, поворачивается к двери и видит людей в черных масках, и люди эти держат в руках автоматы, и стволы автоматов подергиваются, и грохот, оглушительный грохот не смолкает, а превращается в странный гул. Время словно замедляет свой ход, превращается в вязкую, тягучую субстанцию. И тогда Валерий Аркадьевич, почти не осознавая, что делает, оглохший от гула, снова наклоняется, подбирает с пола неразорвавшуюся гранату, размахивается и швыряет ее к двери, туда, где стоят люди в черных масках, сжимающие в руках рявкающие, как адские псы, автоматы.

А потом лаборатория снова вздрагивает, и все тонет в облаке пыли, штукатурки и кусков арматуры. И Старостин, повернувшись к столу, берет с него кожаный холдер с пробирками и шприцем, поворачивается к окну, и тут время снова начинает течь быстро. И даже быстрее, чем раньше. Не чувствуя под собою ног, Старостин подбегает к окну, распахивает его, забирается на подоконник, а потом прыгает вниз, со второго этажа. Приземляется на куст акации, падает, крича от боли, но поднимается на ноги и, пошатываясь, как пьяный, бежит прочь от лаборатории.

…И вот он уже здесь. Живой и невредимый, если не считать вывихнутой лодыжки и нескольких ссадин, заклеенных пластырем телесного цвета. Он жив, а Зиночка Непряжская и Митя Старовойтов мертвы, и у Зиночки нет лица, и самой ее, конечно, уже нет, даже тела, наверное, не осталось. Люди в черных масках уничтожили, утилизовали все – тела, препараты, трупы обезьян, документацию, его личный журнал наблюдений…

Пораженный это мыслью, Валерий Аркадьевич резко останавливается.

«Что же делать дальше?» – думает он. И спрашивает себя вслух, с ужасом, горечью и досадой в голосе:

– Что же делать дальше?

И вдруг испытывает острое чувство чужого присутствия. И… уже понимает, что за ним наблюдают. Он и бежит к углу дома, надеясь успеть свернуть в переулок, где его ждет взятая напрокат машина, бежевая «Мазда-СХ5».