«Держись за меня, корефан, – толковал Ушастый, – откинемся, вместе дело вертеть будем». Валек и держался. Лагерь, где отбывал свой срок Валек, считался тихим. Особых происшествий здесь не случалось, о грандиозной войне между ворами и «суками» знали лишь понаслышке. Да и находился лагерь не на Колыме, а в Пермской (тогда Молотовской) области, не так уж и далеко от Тихореченска. Валек не досидел и половины срока, когда «крякнул Усатый Пахан», как выразился Ушастый. Заговорили об амнистии. Она не заставила себя ждать, и летом пятьдесят третьего года Валек снова был дома. А здесь продолжали бедовать тетка и сестра. Про отца и мать не было ни слуху ни духу. Нельзя сказать, что Валек вновь хотел в тюрьму, но уж так получилось, не от кого помощи ждать, кроме как от братвы. После амнистии город был наводнен такими, как он. Ни специальности, ни чистых документов у него не имелось, и появившийся невесть откуда Ушастый (он освободился позже Валька) без труда нашел себе подручного.

В банде было пять человек: сам Ушастый, Валек, маруха Ушастого Дуська, занимавшаяся сбытом краденого, и двое малолеток – тщедушный Валет, способный пролезть в любую щель, и Гоша, обычно наводивший на хаты и стоявший на стреме.

Схема действий оказалась достаточно простой. Валет влезал в форточку квартиры, хозяев которой не было дома, открывал дверь, впускал Ушастого и Валька. Квартиру очищали в считаные минуты. Иногда открывали двери с помощью отмычки, но всегда работали очень аккуратно и никогда не применяли физического насилия.

– Хуже нет мокрухи, – учил молодежь Ушастый. – И сам грех на душу берешь, и мусоров из себя выводишь.

Раз залезли в хату, хозяин которой спал после ночной смены. От шума он проснулся и вскочил с кровати. Валек достал финку и молча повертел ею перед носом побледневшего мужика. Покинули квартиру, не взяв ничего, а Валет был жестоко избит, поскольку не заметил, что в квартире кто-то есть.

Их долго не могли поймать, хотя милиция знала наверняка, чья это работа. На этот раз Валек получил пять лет. «Парились» они с Ушастым в разных лагерях. Но братва без справок и аттестатов хорошо знает «кто есть кто». Валек привычно примкнул к уголовникам и не бедовал. Весной пятьдесят девятого он во второй раз освободился и вернулся в Тихореченск. К тому времени тетка померла, сестра вышла замуж, и прибиться Вальку было просто некуда. Однако снова в лагерь он не желал попадать ни за какие деньги. В двадцать три года у Валька отсутствовала треть зубов, не хватало двух пальцев на левой руке, отмороженных и наскоро ампутированных лагерным лепилой. К тому же он постоянно задыхался и кашлял.

Когда Валек явился к сестре, та не выразила особой радости, но и не прогнала. Из старой коммуналки, где они жили все вместе, она съехала, как только вышла замуж, и теперь жила в отдельной двухкомнатной квартире вместе с мужем и маленьким сынишкой.

Сестру звали Катей.

– Ну, здравствуй, – довольно отчужденно сказала она.

– Не рада?

– Почему? Рада.

– Не чувствую.

– Узнаю братца. Сразу же в бутылку лезешь, не успел еще поздороваться.

– Вижу, не ждали меня здесь, – угрюмо пробурчал Валек.

– Что ты все заладил: «Не рада, не ждали». Тоже мне, народоволец, вернувшийся из ссылки. Да ждала я… – Она несмело взяла руку брата своей маленькой влажной ладонью. – Поверь, Валя… – Это робкое прикосновение внезапно наполнило сердце Валька нежностью к сестре. Глаза его увлажнились, в носу защипало… «Не хватало еще слезу пустить», – смущенно подумал он.