— А почему ты спросил? Тебе правда интересно?

— Да нет. Просто так, поддержать разговор.

Воцарилось молчание, напряженное, выжидательное. Оба избегали смотреть друг на друга, играя в старую как мир любовную игру: у кого не выдержат нервы, кто сделает первый шаг, переступит через себя, забудет обиды, обуздает гордость, начнет собирать воедино осколки разбитой жизни.

Пришло время идти к дочке, но они не двигались с места, выжидая, когда один из них сдастся. Наконец обоим стало ясно, что игру пора заканчивать: в другом конце коридора их ждала Маргарита.

— Мнение моей матери не обязательно совпадает с моим, — произнесла Констанса, поднимаясь на ноги.

На следующий день решено было отправиться по магазинам. В душе Нороньи зрела уверенность, что все постепенно устроится. Маргариту еще немного лихорадило, но она явно шла на поправку; Констанса продолжала держать мужа на расстоянии, однако Томаш чувствовал, что она готова к примирению, и, если соблюдать правила и играть с открытыми картами, победа останется за ним.

Чтобы немного развеяться, Норонья отправился на живописную Чаринг-кросс с намерением обойти все книжные, уделяя особое внимание историческим отделам; он начал с Фойл'с, потом перебрался в «Вотерстоунс», а завершил экспедицию в антикварных лавках, где рассчитывал найти древние рукописи с Ближнего Востока: Томаш твердо решил расширить свой научный кругозор, выучив иврит и арамейский.

Перед тем как вернуться в Ковент-Гарден, он попробовал устриц в индийском ресторанчике в конце Лейчестер-сквер. Потом зашел в цветочный магазин и купил зеленую веточку шалфея; Констанса говорила, что шалфей означает спасение. Как знать, быть может, шалфей спасет и Маргариту, и его самого. Томаш уже соскучился по жене и дочке. Проходя мимо Британского музея, он взглянул на часы и, убедившись, что до начала посещения еще больше часа, решил зайти.

К главному подъезду, выходящему на Грейт-Рассел-сквер, вела широкая лестница. Правое крыло музея, расположенного в здании старинной библиотеки, поражало геометрической четкостью залов и коридоров, однако Норонья повернул налево. Сразу за залом ассирийской скульптуры размещалась жемчужина экспозиции, египетский отдел. Большинство посетителей привлекала огромная коллекция отлично сохранившихся мумий, но Томашу было интересно совсем другое. В глубине зала, едва различимая за причудливыми скульптурами Исиды и Амона, лежала черная плита, безупречно гладкую поверхность которой покрывали таинственные письмена, загадочные послания из давно исчезнувшего мира, отголоски древней цивилизации, которой давно уже не существовало на земле. То был Розетский камень.

Наконец, слегка запыхавшись от ходьбы, с веткой шалфея в руках, Томаш предстал перед дежурной медсестрой гематологического отделения и спросил, можно ли видеть Маргариту. Медсестра была новенькая, совсем молодая девушка, пухленькая, с пушистыми волосами; приколотый на груди бейджик гласил, что ее имя Кэндэйс Темпл. Сверившись с компьютером, англичанка поднялась из-за стола.

— Следуйте за мной, пожалуйста, — сказала она смущенно. — Доктор Пенроуз хочет с вами поговорить.

Томаш отправился за англичанкой. Дойдя до кабинета врача, Кэндэйс остановилась у двери и постучала.

— Doctor, mister Thomas Norona is here.

Очередная интерпретация его имени заставила Томаша улыбнуться.

— Come in, — послышалось из-за двери.

Кэндэйс удалилась, а Томаш вошел в кабинет, все еще слегка улыбаясь при воспоминании о том, как забавно произнесла медсестра его имя. Пенроуз грузно поднимался ему навстречу. Вид у врача был усталый, глаза печальные.

— Вы хотели поговорить со мной, доктор?

Врач указал Томашу на диван в углу кабинета и сам уселся рядом.