Такой себе душевный челночный бег, где реальность превратилась в череду вспышек-образов, возникающих в сознании и в памяти и вновь растворяющихся в небытие при выходе из тела.

Момент, когда стало легче, я чётко ощутил. Стоило моей неприкаянной душе вновь рыпнуться в сторону смерти, как когтистая лапка Имяул вцепилась в меня и затянула обратно, для верности усевшись сверху.

— Моя ты хорошая! Что бы я без тебя делал! — подумал я с нежностью и благодарностью, ощущая пушистый комочек на своей груди. Ощущение это было пока лишь тенью настоящих чувств, но давало надежду, что я заново обживусь в собственном теле. И это было больно, скажу я вам. Словно пришлось натягивать на себя грубую и жутко неудобную оболочку, сдирая до крови кожу и стёсывая себя под новые формы. К боли мне не привыкать. Тем более, что по сравнению с огнём это просто детский лепет. Кстати, насчёт огня.

Как только встану на ноги, найду и выкуплю самые дорогие защитные артефакты против огня, а то уж больно хреновая тенденция вырисовывается. Второй раз чуть не стал шашлыком. Если бы не Имяул, то пепел мой даже не развеяли бы по ветру.

Каждый раз, вспоминая самоотверженность ребёнка, я приходил в ужас. Она готова была умереть со мной вместе. Она умирала со мной вместе.

— Имяул былау боульно, ноу онау не ушлау, — промяукала кошечка, обращаясь ко мне. — Яу оучень испаугаулась! Оучень!

— Знаю, моя хорошая! Я тоже был в ужасе, когда увидел тебя в печи! Не делай так больше никогда! — постарался я мягко приказать эрге.

— А ты неу умярауай! И яу не буду! — произнесла кошечка с такой интонацией, что я сразу понял, будет и ещё не раз, если потребуется. — А лучшау почауще подкармляувай, яу быстряу выраусту, и наус будут всеу бояутьсяу!

Имяул грозно зашипела, но получилось так умильно, что я бы сейчас затискал её, будь у меня такая возможность.

— Обещаю, моя хорошая! Мы тебя подрастим, и ты станешь пушистой грозой изнанки!

— Неут, не гроузоуй, а хороушеуй эргой, как маума, — грустно промурчала кошечка.

— Обязательно! Она гордилась бы тобой!

Какое-то время мы лежали молча. Чувствительность тела постепенно возвращалась, а вместе с ней и восприятие остальных органов чувств. Тихое кошачье мурчание вперемешку с мелодичными восточными напевами были лишь фоном, который периодически перекрывался громкими приказами и воем тревожных сирен.

— Имяул, а что происходит?

— Сюдау проурвалсяу сильныуй эрг, боульшоуй. Тильдау поушлау доугоувауриваутьсяу иляу воуевауть. Как выуйдеут. Светау ушлау ляюдеуй спаусауть, Тэуймэуй поуёут и плаучет, у неуё паупа таук жеу поугиб, — коротко, но по делу отчиталась Имяул.

Я попытался воспользоваться связью с Тильдой, и та сразу же откликнулась.

— Хвала Великой Матери Крови и этому твоему Комаро, живой! Ты нас так больше не пугай! — облегчённо выпалила эрга и тут же не удержалась от подколки, — а то придётся за тебя замуж выходить и неотступно за тобой таскаться, чтоб задницу прикрывать! А оно тебе надо?

— А вот возьму и соглашусь, — повёлся я на подколку, желая посмотреть, как она выкручиваться будет.