|
Мед должен быть жидкий. Если засахарился, можно в ложку и над огнем чуть-чуть подержать, потом две ложки кофе (с горкой, еще лучше — с холмиком). Сверху бросается щепотка корицы. Еще щепотку корицы можно бросить в огонь, на котором все это дело будет готовиться, чтобы огонь знал, чего дальше делать. При варке кофе лучше всего помешивать, а когда он соберется убегать, дать ему еще щепотку корицы, чтобы успокоить. Обязательно, наверное, может быть Эспрессо — это жизнь. Горчит, но бодрит. Первый глоток может показаться невкусным, но, допив чашку, всегда захочешь еще одну. А на еще одну чаще всего не хватает времени. Она делает что-то за стойкой. Варит, наливает, смешивает. У нее волосы цвета марокканских апельсинов и дурацкая стрижка. Я хожу в эту кофейню смотреть на нее, и только сегодня, два месяца спустя, решился заговорить. Спросил, что она порекомендует. Капучино — это влюбленность. Сначала терпко, потом сладко и легко, а на поверку — все та же жизнь. Но моменты, когда сладко и терпко, — самые лучшие. Кстати, всегда можно просто съесть пенку и не пить, но это мало кому приходит в голову. Видимо, дело все-таки в сочетании. Она улыбается, ставит на стойку еще две чашки. Маленькая кофейня в центре города, где все давно знают друг, друга по именам. Я здесь чужой. Уже два месяца. Латте… латте — это мечты, эспрессо, разбавленный молоком надежды, и пенка, помните, да? Та самая пенка, которая бывает в капучино. Но нет корицы, нет той терпкости, которая позволяет прочувствовать момент. Честно говоря, не люблю латте. Но многим нравится. Не знаю, многим ли она рассказывает все это. Не уверен, что хочу знать. Мне нравится звук ее голоса, ее неторопливые, но четкие движения, нравится запах кофе и корицы. Я слушаю и курю. Этого мне вполне достаточно. Еще есть мокко — кофе с горячим шоколадом. Мокко — это меланхолия. Густая и тягучая. Но даже в мокко есть молоко. И сладость, та, которую не найдешь в эспрессо, например. Ее и чувствуешь не сразу, и каждый раз не очень понимаешь, почему заказал именно его. Только потом вспоминаешь, в тот самый момент, когда становится сладко. Кажется, именно его она сейчас и готовит. Кофе — напиток богов и моих бывших жен. Они обожали кофе, куда больше, чем меня, как мне всегда казалось. Наверное, я начинаю понимать — почему. Айриш, кофе по-ирландски… страсть. Где-то там, на самом дне, обжигающий алкоголь. Можно перемешать, тогда он практически не чувствуется, если кофе приготовлен правильно, конечно. Но он там все равно есть, и все равно неизбежно пьянеешь. Кстати да, хуже плохого эспрессо может быть только плохой айриш. Я не влюблен. Я заворожен, заворожен этим местом и этой женщиной, уже не очень молодой, но именно поэтому бесконечно прекрасной. В каждом ее слове — все то, что с ней уже случилось, в каждом взгляде из тех, что она иногда бросает в мою сторону, — все то, что еще может случиться. И ристретто. Ристретто — это смерть. Это когда вся жизнь — одним глотком. Выпиваешь, просишь счет и уходишь. Обычно так. — А любовь? Настоящая любовь? Боже, какой идиотский вопрос. Она улыбается, вежливо. Видимо, об этом ее тоже уже спрашивали. — Настоящая любовь — это кофе, который варишь дома с утра. Свежемолотый, желательно вручную. С корицей, мускатным орехом и кардамоном. Кофе, рядом с которым надо стоять, чтобы не убежал, иначе безнадежно испортится вкус. Надо проследить, чтобы он поднялся три раза, потом налить ложку холодной воды в джезву, подождать пару минут, чтобы осела гуща. Кофе, который наливаешь в старую любимую чашку и пьешь, чувствуя каждый глоток, каждый день. Наслаждаясь каждым глотком. — Значит, тут мне его не попробовать? — Тут — нет. |
