|
Недаром говорят: все гении — сумасшедшие! Молодые люди не обращали никакого внимания на работающий в углу телевизор. Да и не было там ничего заслуживающего внимания. Все какая-то надоевшая уже до смерти политическая реклама. Ну, выборы же скоро. Вот и сейчас на экране агитировал за себя какой-то Петр Рыбка — мужик с татуировкой на шее в виде креста: «…отбывал наказание… жизненный урок… бесценный опыт… на благо сограждан… за одного раскаявшегося осемь праведников дают…» Кофе из кофейной машины Подходишь к кофейной машине. Ставишь чашку. Нажимаешь кнопочку «Большая чашка». На дисплее появляется надпись: «Воздушная пробка». Поворачиваешь рычажок сбоку, выпускаешь лишний пар. Нажимаешь кнопочку «Большая чашка». Аппарат пишет: «Переполнен контейнер». Вынимаешь контейнер, высыпаешь отработанный кофейный порошок, возвращаешь контейнер обратно. Нажимаешь кнопочку «Большая чашка». Машина сообщает: «Недостаточно воды». Снимаешь крышку, наполняешь резервуар водой, нажимаешь кнопочку «Большая чашка». На дисплее надпись: «Введите пароль». Хлопаешь глазами. Новая надпись: «Если вы забыли пароль, введите свой e-mail и пароль будет вам выслан». Берешь чашку, поворачиваешься, чтобы уйти. За спиной раздается тревожный писк. Возвращаешься, читаешь на дисплее: «Уже и пошутить нельзя! Поставьте чашку на место. А то куда я буду наливать?» Нажимаешь кнопочку «Большая чашка». Некоторое время аппарат жужжит. Потом докладывает: «Нет кофейных зерен». Насыпаешь зерна. Нажимаешь кнопочку. Чашка наполняется. Бросаешь в чашку сахар и уходишь. На дисплее остается надпись: «А „спасибо“?» Елена Боровицкая, Алексей Карташов Деревенские страхи[4] Дональду было 33 года, и последние десять лет он провел в Деревне. Он любил Деревню. Собственно, он даже профессию себе выбрал — искусствовед, эксперт по живописи XIX века — для того, чтобы там поселиться. Устроился на работу, не слишком хорошо оплачиваемую, в один из музеев Нью-Йорка, снял крохотную студию на самом верху пятиэтажного мрачного многоквартирного дома окнами на другой такой же дом. И ни разу не пожалел о своем выборе. Выходец из Иллинойса, он поначалу шалел от Манхэттена, уставал от него и даже проклинал на чем свет стоит. Но одно Дон знал точно: ни за какие коврижки он уже не сможет покинуть этот остров. И само собой, Деревню. Он нервами и кровью своей понял, что имеют в виду люди, пожившие в Манхэттене: уехать отсюда невозможно. Он был условно одинок легким, совершенно нетягостным одиночеством. Была у него небольшая компания друзей, составленная из будущих великих художников, будущих великих музыкантов и вполне нынешних брокеров и риелторов. Водились там и дамы, тоже художницы и риелторши, переменчивые и переменные, а зачастую и переходящие. Ни одна из них не оставалась с Доном настолько долго, чтобы в его ванной поселилась ее косметика. То есть подруги у него не было. Дона это устраивало. Он не любил самоуверенных, крикливых дам, настаивающих, что они во всем равны мужчинам. Дон так и не смог к ним привыкнуть, но скрывал свое отношение как неизжитую провинциальность. А в глубине души продолжал считать, что Природа создала мужчин и женщин разными и всяк, кто не согласен, рискует получить по морде от этой самой Природы. Среди друзей он слыл за милого и неглупого человека с одной легкой странностью, вполне простительной в компании будущих великих живописцев. |
