Но в последнее время он и сам начал чувствовать то же. Стоило им приехать в гости к кому-нибудь из ее многочисленных братьев и сестер, и их тут же окружали дети. Они дергали его за брюки, кричали «Дядя Майкл!», хохотали, когда он подбрасывал их в воздух, и постоянно просили еще минутку, еще разок, еще одну мятную конфетку.

Бриджертоны были на удивление плодовиты. Все они, казалось, имели столько детей, сколько им хотелось. И, может быть, еще больше, просто для ровного счета.

Все, кроме Франчески.

Спустя пятьсот восемьдесят четыре дня со своего тридцать третьего цикла Франческа вышла из экипажа Килмартинов и вдохнула свежий чистый сельский воздух Кента. Весна была в разгаре, и солнце грело ей щеки, но порой еще налетал ветер, принося с собой дыхание зимы. Хотя Франческу это не волновало. Ей всегда нравилось чувствовать прохладу ветерка на своей коже. Это сводило Майкла с ума — он постоянно жаловался, что никогда не привыкнет к жизни в холодном климате после стольких лет в Индии.

Она жалела, что он не смог сопровождать ее во время долгого пути из Шотландии на крестины маленькой дочери Гиацинты Изабеллы. Конечно, он будет здесь; они с Майклом ни за что не пропустили бы крестины никого из своих племянников и племянниц. Но дела в Эдинбурге заставили его отложить приезд. Франческа тоже могла бы задержаться, но прошло много месяцев с тех пор, как она видела свою семью, и она по ним соскучилась.

Забавно. Когда она была моложе, ей все время хотелось вырваться, иметь свой собственный дом, хоть что-то свое. Но сейчас, когда она смотрела, как подрастают ее племянники и племянницы, она начинала навещать семью все чаще. Ей не хотелось пропустить что-нибудь важное. Она оказалась в гостях у Колина, когда его дочь Агата впервые пошла. Это было поразительно. И хотя в ту ночь она тихо плакала в постели, слезы в ее глазах, когда она смотрела, как Агата, пошатываясь, делает первые шаги и смеется, были слезами радости.

Если ей не суждено стать матерью, тогда, божьей милостью, у нее будут хотя бы эти мгновения. Она не могла представить свою жизнь без них.

Франческа улыбнулась, отдала плащ лакею и пошла по знакомым коридорам Обри-Холла. Почти все детство она провела здесь и в Бриджертон-Хаусе в Лондоне. Энтони и его жена кое-что изменили, но большая часть поместья осталась такой, какой была всегда. Стены были окрашены все в тот же кремовый цвет с едва заметным персиковым оттенком. А Фрагонар, которого отец подарил матери на ее тридцатый день рождения, все еще висел над одним из столиков у двери розовой гостиной.

— Франческа!

Она обернулась. Это была ее мать, которая поднялась со стула в гостиной.

— Сколько ты здесь стоишь? — спросила Вайолет, подходя, чтобы поприветствовать ее.

Франческа обняла мать.

— Недолго. Я восхищалась картиной.

Вайолет остановилась рядом с ней, и они вместе стали разглядывать Фрагонара.

— Он великолепен, да? — прошептала она, и нежная печальная улыбка осветила ее лицо.

— Мне он нравится, — сказала Франческа. — И всегда нравился. Он напоминает мне об отце.

Вайолет изумленно повернулась к ней.

— Правда?

Франческа могла понять ее реакцию. На картине была изображена молодая женщина с букетом цветов, к которому была привязана записка. Не слишком-то мужская тема. Но она оглядывалась через плечо, и на лице ее было чуть лукавое выражение, словно еще немного — и она рассмеется. Франческа не могла вспомнить отношения родителей — ей не было еще и шести, когда отец умер. Но она помнила смех. Глубокий, раскатистый смех отца — он как будто продолжал жить внутри нее.

— Думаю, ваш брак должен был быть именно таким, — сказала Франческа, указав рукой на картину.

Вайолет отступила на полшага и склонила голову набок.